Вереск и бархат

Девушка подскочила со стула и бросилась по коридору к спальне тети Триции, высоко подняв юбки. Но не успела она добежать до двери, как котенок выпрыгнул из-за угла с париком в зубах. Его лапы скользили и разъезжались по вощеному полу. Выпустив когти в тщетной попытке замедлить скольжение и оставляя глубокие царапины на дорогом покрытии, он врезался в стену, окутавшись душным облаком ароматной пудры. Пруденс подхватила котенка на руки, отделяя спутанные пряди парика от цепких коготков, как раз в тот момент, когда разъяренная тетя, шурша шелками, вылетела из своей спальни.

Триция дрожащей рукой указала на Себастьяна, невозмутимо слизывающего пудру с лап.

– Это животное… это животное… это злобное создание… – ее голос сорвался до бессвязного шипения.

Триция отказывалась называть кота по имени или даже признавать, что оно у него есть.

Увидев, что истерика тети быстро приближается к обмороку, Пруденс подала ей потрепанный парик. В бессильной ярости женщина вырвала его из рук Пруденс. Ее глаза сузились.

– Мне следовало распорядиться, чтобы Фиш скормил это животное Борису, пока я была в Лондоне.

Пруденс спрятала кота за спину и простодушно проговорила:

– Тетя Триция, не хмурьтесь так. От этого появляются крошечные морщинки.

Лицо Триции моментально разгладилось и стало похоже на фарфоровую маску. Она потрогала нежную кожу под глазами кончиками пальцев с длинными крашеными ногтями и испустила вздох облегчения. Неосторожная гримаса не нарушила ее совершенства.

Забыв о котенке, Триция упорхнула в спальню.

– Войди, Пруденс. Ты можешь посмотреть, как я буду одеваться.

– Мое заветное желание, – мягко отозвалась девушка. Она поцеловала капризного котенка в нос, прежде чем отпустить его, и последовала за тетей.

В спальне витал приторно-сладкий запах пудры и сиреневой воды. Платья всевозможных цветов и оттенков устилали пол, словно беспомощные жертвы ужасного взрыва. Пруденс содрогнулась при воспоминании о подобной трагедии, произошедшей в ее жизни несколько лет назад. Она сняла кружевную нижнюю юбку с парчового пуфика и села у ног тети, подперев подбородок ладонью.

Девушка наблюдала, как Триция наносила краску из ламповой сажи на свои рыжие брови. Аккуратно выщипанная, изящная дуга бровей придавала ее тонкому лицу выражение постоянного удивления, но столь искреннего и естественного, сколь искусным было использование ею косметики. «Мое лицо – это холст, – любила говорить она Пруденс. – Мой долг – сделать из него незабываемое произведение искусства». Глядя на преображенное лицо тети, Пруденс соглашалась, что оно действительно было произведением искусства. Хотя Триция и использовала краски больше, чем Микеланджело, все же это делалось настолько осторожно и неуловимо, что она никогда не выглядела вульгарно, несмотря на модную в лондонских салонах аристократическую бледность.

– Знаешь, моя дорогая Пруденс, – сказала Триция, накладывая карминную краску на губы, – сегодня самый важный день в моей жизни.

– А я думала, что самый важный день в вашей жизни был, когда вы выходили замуж за виконта.

Тетя тяжело вздохнула.

– Ах, да, бедняжка Густав.

– Густав был немецким принцем, – напомнила ей Пруденс. – Виконта звали Бернаром.

Триция на мгновение растерялась, руки, застегивающие кружевной воротничок едва заметно дрогнули. Пруденс представила, как она мысленно загибает пальцы, подсчитывая количество своих бывших мужей.

Триция вскинула руки.

– Густав. Бернар. Какая разница? Прошлое, каким бы милым оно не было, есть прошлое. Сегодня мы встречаем моего нового жениха. – Она взяла Пруденс за подбородок своей мягкой белой рукой. – Он с нетерпением ждет встречи с тобой. Я заверила его, что ты не будешь нам в тягость после того, как мы поженимся. Я рассказала ему, как мой бедный Густав обожал тебя.

– Вы, должно быть, имели в виду бедного Бернара? Густава уже не было в живых, когда я переехала к вам. А Рутчер вовсе не обожал меня. Он просто терпел меня, потому что я вела счета и все домашнее хозяйство. Это Бернар обожал меня.

Триция склонилась к племяннице, коснувшись щекой ее щеки и слегка сжав плечи, всем своим видом показывая, что с удовольствием поцеловала бы ее, если бы этот поцелуй не повредил ее макияж.

– Я обожаю тебя. Ты так же дорога мне и надежна, как мой Борис.

Пруденс нахмурилась. Сравнение со слюнявым и безмозглым датским догом было, в лучшем случае, сомнительным комплиментом.

Триция прищелкнула языком.

– Ну-ну, дорогая, перестань гримасничать. Ты от этого не становишься привлекательнее.

Стук колес кареты о булыжную подъездную дорожку привел Трицию в состояние безумной активности.

– О, Боже! Это он! – Она набросила на плечи кашемировую накидку. – Почему бы тебе не припудрить эту твою… шевелюру? И поправь эти ужасные очки. Ты хочешь, чтобы он увидел, как ты щуришься?

Не дожидаясь ответа Пруденс, Триция вложила надушенную розочку себе за корсаж и выплыла из комнаты, приподнимая шуршащие юбки и открывая взору крошечные бантики на изящных туфельках.

Пруденс осталась сидеть, мрачно обозревая ряд безликих подставок для париков. Наконец, тяжело вздохнув, она поднялась. Девушка не могла выйти из депрессии, в которой находилась с той самой ночи, когда осмелилась перейти шотландскую границу в поисках котенка, словно тогда она переступила какую-то неведомую, запретную черту в своей собственной жизни. И дорога, лежащая перед ней, была невыносимо длинной, серой и безрадостной. Ее взгляд скользнул к окну, где из зарослей жимолости, вьющейся по оконной решетке, слышалось пение дрозда.

У окна четыре позолоченных херувима удерживали в пухлых ручках массивное трюмо. Пруденс печально смотрела на свое невзрачное отражение, и ей казалось, что их блестящие мордашки насмехаются над ней. Девушка стряхнула пудру со своей поплиновой юбки и приготовилась встретиться с очередным поклонником своей тети.

За семь лет, которые Пруденс провела в «Липовой аллее», она привыкла к нескончаемому параду престарелых герцогов и свергнутых принцев. У всех них были три отличительные черты: они были иностранцами, богатыми и преимущественно немощными. Триция тоже твердо следовала своим правилам: она никогда дважды не выходила замуж за мужчин из одной и той же страны. При этом она накопила солидное состояние и приобрела длинный перечень титулов: графиня, виконтесса, австрийская баронесса…

Если тетя предпочитала верить, что она выходит замуж по любви, то кто такая Пруденс, чтобы разубеждать ее в этом? Пожилые джентльмены уносили с собой в могилу воспоминания о счастливых днях, проведенных в объятиях нежно-любящей, красивой и молодой жены. Большинство из них были слишком близоруки, чтобы замечать вереницу любовников Триции. Пруденс оставалось надеяться, что этот был в состоянии ходить и не нес чепуху.

Девушка заправила в узел выбившуюся прядь волос и вызывающим жестом поправила очки.