Верхний ярус
Шрифт:
Считанные недели прошли после того, как одна балерина исполнила пируэт на спине быка и стала героиней потрясающего плаката новейшего движения «Остановите человечество».
КАКОВО
НАШЕ
ЕДИНСТВЕННОЕ ТРЕБОВАНИЕ?
#OCCUPYWALLSTREET
ПРИНОСИТЕ ПАЛАТКУ
Люди по очереди фотографируются с атакующим зверем. Дуглас, кажется, не понимает иронии. Его взгляд устремлен куда угодно, только не туда, куда смотрит толпа. Он что-то скрывает.
— Итак… — Он потирает шею. — У тебя все неплохо сложилось?
— Безумно повезло. Хотя приходится
— Что за исследования?
У Адама на этот случай есть подготовленная речь для всех, от редактора антологии до незнакомца в самолете, и он исполнял ее тысячи раз. Но этот человек… он заслуживает большего.
— Я уже работал над этой темой, когда мы встретились. Когда мы впятером… С годами кое-что изменилось. Но основная проблема все та же: что мешает нам увидеть очевидное?
Дуглас кладет ладонь на медный бычий рог.
— И? Что мешает?
— В основном другие люди.
— Знаешь… — Дуглас бросает взгляд на Бродвей, как будто проверяя, что так разгневало быка. — Возможно, я сам додумался до этой идеи.
Адам смеется так громко, что туристы оборачиваются. Он вспоминает, почему когда-то полюбил этого человека. Почему доверил ему свою жизнь.
— Есть и более интересный вопрос.
— Как некоторым людям удается увидеть?..
— Именно.
Азиатский турист жестом просит двух мужчин ненадолго отойти от статуи, чтобы он мог сделать фото. Адам подталкивает Дугласа, и они идут дальше, в парк Боулинг Грин, крошечный, как слеза.
— Я много думал, — говорит Дуглас. — О том, что произошло.
— Я тоже, — отвечает Адам и ему мгновенно хочется отказаться от лжи.
— Чего мы надеялись достичь? Что мы делали?
Они стоят под сенью закамуфлированного платана, самого покорного из восточных деревьев, на том самом месте, где остров был продан людьми, которые прислушивались к деревьям и очищали их. Оба смотрят на фонтан, похожий на гейзер.
— Мы поджигали здания, — говорит Адам.
— Да, мы это делали.
— Мы верили, что люди совершают массовое убийство.
— Верно.
— Никто другой не понимал, что происходит. Если бы люди вроде нас не форсировали события, не было шансов все остановить.
«Клюв» бейсболки Дугласа раскачивается взад-вперед.
— Знаешь, мы не ошиблись. Посмотри по сторонам! Внимательные люди уже поняли, что вечеринка окончена. Гея мстит.
— Гея? — Адам улыбается, но с болью.
— Жизнь. Планета. Мы уже платим по счетам. Но даже сейчас, если скажешь такое вслух, тебя объявят чокнутым.
Адам внимательно смотрит на собеседника.
— Так ты бы все повторил? То, что мы делали?
Вопросы философов-изгоев звучат в голове Адама. Запретные вопросы. Сколько деревьев равнозначны одному человеку? Может ли надвигающаяся катастрофа оправдать небольшое, точечное насилие?
— Все повторил? Не знаю. Я не понимаю, о чем ты.
— О поджогах зданий.
— Я спрашиваю себя по ночам, может ли все, что мы сделали — все, что мы могли бы сделать — когда-либо возместить смерть той женщины.
А потом обоим кажется, что день сменяется ночью, город — елово-сосновым лесом, парк вокруг них весь в огне, и прекрасная, странная, бледная женщина лежит
на земле, просит воды.— Мы ничего не достигли, — говорит Адам. — Совсем ничего.
Они поворачиваются, чтобы покинуть парк, слишком людное место для такого разговора. Только у ворот в низкой железной ограде оба понимают: нет места безопаснее.
— Она бы все повторила.
Дуглас показывает на грудь Адама.
— Ты любил ее.
— Мы все любили ее. Да.
— Ты был влюблен в нее. Так же, как и Хранитель. Как и Мими.
— Это было очень давно.
— Вы бы разбомбили Пентагон ради нее.
Улыбка Адама — слабая, тусклая.
— У нее действительно была сила.
— Она сказала, что деревья говорили с ней. Что она их слышит.
Пожатие плечами. Быстрый взгляд на наручные часы. Ему надо вернуться в город, чтобы подготовить лекцию. От переизбытка прошлого Адама подташнивает. Выходит, когда-то он был моложе, злее. Принадлежал к другому виду. Просто неудачный эксперимент. Лишь настоящее заслуживает того, чтобы о нем беседовать.
Дуглас не унимается.
— Думаешь, с ней действительно что-то говорило? Или она просто…
Когда появились люди, на планете было шесть триллионов деревьев. Осталась половина. Еще половина исчезнет через сто лет. Что бы ни говорили весьма многие о своей способности понимать исчезающие деревья, весь вопрос в том, что мы слышим только одну сторону — людей. И все же Адам испытывает к проблеме интерес. Что слышала мертвая Жанна д'Арк? Это было озарение или заблуждение? На следующей неделе ему предстоит рассказывать старшекурсникам о Дюркгейме, Фуко, криптонормативности: о том, что разум — всего лишь еще одно оружие контроля. О том, что «разумное», «приемлемое», «соответствующее здравому смыслу» и даже «гуманное» — понятия куда более молодые и неоперившиеся, чем можно себе представить.
Адам бросает взгляд им за спину, на бетонный каньон Бивер-стрит, Бобровой улицы. Бобры: существа, на чьих шкурах вырос этот город. Изначальная Манхэттенская биржа. Он слышит свой ответ со стороны.
— Раньше деревья все время разговаривали с людьми. Здравомыслящие их слышали.
Вопрос в том, заговорят ли они снова, перед концом.
— Той ночью… — Дуглас поднимает лицо к стене небоскреба. — Когда мы послали тебя за помощью… Почему ты вернулся?
Гнев захлестывает Адама, как будто они снова сейчас поссорятся.
— Слишком поздно. Поиск помощи занял бы несколько часов. Она уже была мертва. Если бы я пошел в полицию… она бы все равно умерла. А мы бы угодили в тюрягу.
— Ты этого не знал, чувак. И сейчас не знаешь.
Ярость — радикальная разновидность горя, которую время никогда не искоренит.
Они проходят мимо небольшого церциса двадцати футов высотой. Его хребет согнут дугой, а конечности изгибаются, как у балерины, танцующей на спине быка. До изобилия пурпурно-розовых съедобных почек, растущих прямо из ствола и тонких веток, еще целая зима. Семенные коробочки болтаются, словно многочисленные висельники. Говорят, Иуда повесился на церцисе. Это достаточно новый миф, как и все мифы о деревьях. Иудины деревья растут в укромных уголках Нижнего Манхэттена. Это погибнет, не успев расцвести и двух раз.