Верхний ярус

Надзиратель, которому пришлось ехать в фургоне, поворачивается и с улыбкой наблюдает за лицом Адама, пока они следуют по желобу из колючей проволоки, где полным-полно камер наблюдения. Адам представляет, как Лоис насильно привозит сюда маленького Чарли на часовые свидания, сначала раз в месяц, потом пару раз в год, если повезет. Адам видит в покадровой съемке, как растет его сын. Видит себя, жадно слушающего сбивчивые отчеты мальчика и цепляющегося за каждое слово. Может быть, они наконец-то станут друзьями. Может быть, маленький Чарли объяснит ему, что такое банковское дело.

Они останавливаются в зоне разгрузки, чуть поодаль от охраняемого входа. Надзиратель и водитель извлекают его из фургона и проводят через детекторы. Стекло толщиной с Библию. Ряды мониторов и решетки с электронным замком. За контрольно-пропускным пунктом — бронированная арка, а дальше коридор с отдельными камерами, который благодаря оптической иллюзии как будто убегает в вечность.

Грядущие годы превзойдут все, что он может себе представить. По сравнению с предстоящими вымираниями и катастрофами чума бронзового века покажется ерундой. Тюрьма может стать убежищем от того, к чему приговорен весь мир.

Из всех будущих ужасов Адам больше всего боится времени. Он подсчитывает, сколько вариантов жизней ему придется пережить, секунда за секундой, пока не истечет отпущенный срок. Будущее, в котором наши предки исчезнут еще до того, как мы назовем их имена. Будущее, в котором потомки-роботы будут использовать нас в качестве топлива или содержать ради нескончаемой забавы в зоопарках, таких же охраняемых, как тот, в который сейчас заселяется Адам. Будущее, в котором человечество сойдет в братскую могилу, уверившись, что во вселенной нет других говорящих существ. Огромные, пустые просторы, где нечем заполнить досуг, кроме воспоминаний о том, как он и горстка друзей с зелеными душами пытались спасти мир. Но, конечно, не мир нужно спасать. Только то, что люди называют этим словом.

Сидящий за пуленепробиваемым стеклом человек в хрустящей белой рубашке с эмблемой надзорной инстанции спрашивает его о чем-то. Может, об имени или серийном номере; может, предлагает попросить прощения. Адам рассеянно хмурится. Смотрит вниз. К манжете его неонового комбинезона что-то прицепилось. Круглое, маленькое, коричневое — шарик, покрытый хваткими колючками. Заключенный прибыл прямо из мрачного кирпичного изолятора, его запихнули в фургон, привезли и выгрузили на эту пустошь из камня и бетона. У жизни не было ни малейшего шанса им воспользоваться. Но безбилетник как-то добился своего. Так вот чем все обернулось для него, для всех пятерых, для ослепленного человечества — жизнь их использовала так же беспардонно, как этот репейник использует манжету комбинезона.

Тогда-то и начинается тихая пытка, которая хуже, чем все, что власти могут применить к Адаму. Тоненький голосок, настолько реальный, что может исходить из верхнего яруса койки, шепчет начало истории, которая будет мучить его дольше, чем тюремное заключение: «Ты был избавлен от смерти ради величайшего из свершений».

ПО ВСЕМ БИОМАМ, на всех высотах ученики наконец-то оживают. Они узнают, почему боярышник никогда не гниет. Учатся различать сто видов дуба. Когда и почему пенсильванский ясень отделился от американского. Сколько поколений живет в дупле тиса. Когда красные клены меняют цвет листвы в зависимости от высоты, на которой растут, и насколько раньше это происходит с каждым годом. Они начинают осмысливать реки, леса и горы. Они понимают, что листик травы не меньше подёнщины звезд. [92] За несколько коротких сезонов, просто поместив миллиарды страниц данных рядом друг с другом, новый вид научится переводить с любого человеческого языка на язык зеленых существ. Сначала переводы будут грубыми, как первые опыты ребенка. Но вскоре появятся первые предложения, в которых слова заструятся, созданные, как и все живое, из дождя, воздуха, каменной крошки и света.

92

Уолт Уитмен, «Песня о себе», часть 31 (пер. К. Чуковского).

«Привет. Наконец-то. Да. Здесь. Это мы».

НИЛАЙ ДУМАЕТ: «Так и должно случиться. Будут катастрофы. Ужасные неудачи и кровопролитие. Но жизнь куда-то движется. Она хочет познать себя; она хочет иметь право выбора. Ей нужны решения проблем, с которыми пока не в силах справиться ничто живое, и она готова использовать даже смерть, чтобы их отыскать». Он не доживет до завершения этой игры, в которую играют бесчисленные люди по всему миру — игры, где участники оказываются в центре живой, дышащей планеты, наполненной потенциалом, который они только смутно могут себе представить. Но он подтолкнул ее развитие.

Он поднимает руки от клавиш, преобразующих один язык в другой, потрясенный до глубины души. Его сердце бьется слишком быстро для той плоти, что осталась на костях, а перед глазами все пульсирует. Он нажимает джойстик на кресле и выкатывается из лаборатории в спокойную ночь. Воздух приправлен запахами лавра, лимонного эвкалипта и перуанского перца. Ароматы напоминают обо всем, что он когда-то знал, и обо всем, чего никогда не узнает. Он вдыхает полной грудью. До чего поразительно быть таким маленьким, слабым, недолговечным существом на планете, которой еще предстоят миллиарды лет. Ветки щелкают в темном сухом воздухе над его головой, и он слышит их.

«А теперь, Нилай. Что сделать этому маленькому созданию?»

У РЭЯ ВЫРЫВАЕТСЯ СТОН, когда Дороти рассказывает ему, чем все закончилось. Два пожизненных срока, один за другим. Слишком сурово за поджог, за уничтожение общественной и частной собственности, даже за непреднамеренное убийство. Но достаточно сурово для непростительного преступления: нанесения вреда безопасности и предопределенности человеческой жизни.

Они лежат друг против друга на его кровати, глядя через окно на то место, которое обнаружили, совсем рядом с этим. Место, откуда пришла история. Снаружи, спрятавшись в ветвях, сова зовет своих сородичей. «Кто готовит для вас всех? Кто готовит для вас?» [93] Завтра снова придут городские озеленители, привезут с собой инвентарь и неодолимую силу закона. И все равно это будет не конец.

93

Буквальный перевод звукоподражательной фразы «Who cooks for you-all? Who cooks for you?», с помощью которой американские орнитологи определяют, что кричит именно сова. Русскоязычного аналога не существует.

Бринкман давится возражениями. Слова с трудом вырываются из горла.

— Нет. Неправильно.

Жена пожимает плечами, слегка задевая его собственное плечо. Жест не лишен сочувствия, хотя она не извиняется. Она просто намекает: «Докажи свою позицию».

Его возражения перерастают в нечто большее. Прилив крови захлестывает мозг.

— Самооборона.

Она поворачивается на бок, чтобы встретиться с ним взглядом. Он завладел ее вниманием. Ее руки слегка двигаются в воздухе, как бы ударяя по узкой аккордовой клавиатуре старой стенографической машинки.

— В смысле?

Он отвечает одними глазами. Бывший юрист по вопросам интеллектуальной собственности должен взять на себя апелляцию. Он в крайне невыгодном положении. Он не знает ни единой детали. Не видел, как шло судебное следствие и как предъявляли улики. У него нет опыта работы в суде, и в уголовном праве он всегда разбирался хуже всего. Но довод, который он предъявляет присяжным, стройный, как шеренга осокорей. В тишине он слог за слогом объясняет своей единственной в жизни напарнице старые и основополагающие принципы юриспруденции. Право на самооборону. Принцип крепости. Помоги себе сам.

«Если ты можешь спасти себя, жену, ребенка или даже незнакомца посредством сжигания чего бы то ни было дотла, закон это позволяет. Если кто-то ворвется в твой дом и начнет его разрушать, ты имеешь право остановить злоумышленника любыми средствами».

Его немногочисленные слоги искажены и бессмысленны. Она качает головой.

— Рэй, я тебя не понимаю. Объясни как-то иначе.

Он не может иначе объяснить то, что должен. «В наш дом ворвались. Нашей жизни угрожает опасность. Закон разрешает применять всю необходимую силу против незаконного и неотвратимого вреда».