Верхний ярус

— Хорошо. Для начала…

— Я дам вам две по цене одной. Как первому клиенту.

Она откладывает рисунок, который взяла, и смотрит на его создателя. Руки у того скрещены на груди и хватаются за плечи, словно он надел на себя смирительную рубашку еще до того, как этим занялся мир.

— А почему вы это делаете?

Он пожимает плечами:

— Рынок потянет, если я все раздам бесплатно.

— Но такое можно реально продать в Нью-Йорке. В Чикаго.

— Только не говорите мне о Чикаго. Я два с половиной года рисовал на тротуарах в Грант-парке анаморфические меловые иллюзии. Потоптались на мне изрядно.

Она поджимает губы, надеясь услышать наставления. Но, приведя сюда — БЕСПЛАТНОЕ ДРЕВЕСНОЕ ИСКУССТВО — создания света оставляют ее.

— Я — первая, кто тут остановился?

— Я понимаю! Кто остановится из-за такой вывески? Ближайший город в двенадцати милях, и в нем живет человек пятьдесят. Я думал, что ко мне только всякие беглые уголовники заезжать будут. Вы не из таких, кстати?

Оливия должна подумать, сообразить, как все это относится к дарованной ей миссии. Она переходит от одного стола к другому. Сюрреалистические ящики Корнелла [44] , наполненные затейливой древесной контрабандой. Ассамбляжи из сломанной керамики, бус, срезов потрепанной резины, сделанных так, чтобы напоминать корни и усики. Ветви привели ее сюда.

44

Имеется в виду Джозеф Корнелл (1903–1972) — американский художник и создатель экспериментальных фильмов. Одними из самых знаменитых его работ были ящики из дерева или стекла, в которых он делал ассамбляжи из разных предметов, совмещая традиции конструктивизма и сюрреализма.

— Вы все это сделали? И все они…

— Мой древесный период. Девять лет и пара месяцев.

Оливия всматривается в его лицо, ищет ключ, который там должен быть. Возможно, она сама — ключ для него. Но она даже не понимает, каким может быть замок. Подходит к художнику, и он отшатывается, протягивая вперед руку. Она отвечает на рукопожатие, они представляются друг другу. Оливия Вандергрифф секунду держит ладонь Ника Хёла, нащупывая объяснение. Потом отпускает ее и поворачивается лицом к искусству.

— Почти десять лет? И что, только… деревья?

По какой-то причине он смеется.

— Еще полвека, и я стану своим собственным дедушкой.

Она смотрит на него, сбитая с толку. Решив объяснить, он подводит ее к карточному столику, стоящему чуть поодаль от выставки. Передает толстую самодельную книгу. Оливия открывает первую страницу, на ней фанатически детализированное изображение молодого дерева, сделанное пером и тушью. На следующей то же самое.

— Перелистайте. — Художник пальцами показывает, как надо.

Она подчиняется. Создание вздымается вверх.

— Боже! Это же дерево перед домом. — Еще один факт, который он не может отрицать. Она снова перелистывает книгу. Симуляция слишком точная, чтобы быть продуктом одного только воображения. — Как вы это сделали?

— По фотографиям. По одной каждый месяц в течение семидесяти шести лет. Я происхожу из длинного и заслуженного рода обсессивно-компульсивных невротиков.

Оливия продолжает осматривать выставку. Николас наблюдает, нервный, любопытный, владелец маленького бизнеса на грани банкротства.

— Если вам что-то понравилось, я могу все запаковать.

— Это ваша ферма?

— Моей родни. Они только что ее продали дьяволу и его филиалам. У меня два месяца, чтобы освободить помещение.

— Как вы живете?

Мужчина улыбается и склоняет голову набок.

— Сделайте предположение.

— У вас нет доходов?

— Полисы страхования жизни.

— Вы их продаете?

— Нет. Мне выплачивают страховку. Выплачивали. — Он смотрит на столы с работами, как сомневающийся аукционер. — Мне тридцать пять лет. Не слишком-то и большая выставка для целой жизни.

Смущение и замешательство исходит от него, как жар от полена в печи. Оливия чувствует их с двух ярдов.

— Почему? — Слово вырывается куда резче, чем она планировала.

— Почему раздача? Не знаю. Это как еще один арт-проект. Последний в серии. Деревья же все раздают бесплатно, разве не так?

Уравнение, словно ток, пронзает ее. Искусство и желуди: расточительные подачки, которые чаще всего идут не так, как надо.

Мужчина бросает холодный взгляд на козлы и доски.

— Можете называть это срочной распродажей. Нет… грибной распродажей.

— А что это значит?

— Вот, — он отправляется к двери сарая. — Я вам покажу.

Они идут мимо дома. Оливия останавливается, чтобы надеть куртку: на мужчине нет ничего, кроме джинсов и рубашки.

— Вам не холодно?

— Всегда. Холод — это хорошо. Люди слишком любят держать себя в тепле.

Ник ведет ее по ферме, и вот перед ними стоит исполин, раскинувшийся на фоне фарфорового неба. Странная и прекрасная математика управляет сотней ветвей, тысячью веточек, десятью тысячами прутиков, красотой, к которой Оливию подготовил амбар, полный произведений искусства.

— Я никогда не видела такого дерева.

— Его видело не так много людей.

С трассы она не заметила сжатую сужающуюся грацию этого создания. То, как оно течет вверх к первому, такому изобильному расхождению ветвей. Оливия и не заметила бы, если бы не кинеограф.

— Что это?

— Каштан. Красное дерево Востока.

От этого слова по коже Оливии бегут мурашки. Подтверждение, хотя она едва ли в нем нуждается. Они проходят под линией кроны.

— Они все исчезли. Вот почему вы никогда не видели ничего подобного.

И он рассказывает ей. Как его прапрапрапрадед посадил это дерево. Как прапрапрадед начал его фотографировать в начале века. Как растительный мор пересек карту за пару лет и стер с лица земли лучшее дерево восточной Америки. Как этот дерзкий и одинокий индивид, находящийся так далеко от заражения, сумел выжить.

Оливия смотрит в переплетение ветвей. Каждый сук — этюд для одной из больных скульптур в сарае. Что-то произошло с семьей этого человека: она видит это так ясно, словно читает шпаргалку. И он жил в построенном предками доме десять лет, создавая искусство из причудливого выжившего титана. Она кладет руку на растрескавшуюся кору.

— И вы его… переросли? Решили двигаться дальше?

Ник отшатывается в ужасе.

— Нет. Никогда. Это он закончил со мной. — Он обходит гигантский кряж. Длинные ренессансные пальцы на что-то указывают. На коре в нескольких местах видны сухие кольца с оранжевыми пятнами. Он нажимает на одно. От прикосновений остаются углубления.

Оливия дотрагивается до рыхлого ствола.

— О черт! Что это?

— К сожалению, смерть. — Они отходят от умирающего бога. Медленными шагами поднимаются вверх по склону, к дому. Ник оббивает ботинки на веранде у заднего входа, счищая с них снег. Машет рукой в сторону сарая, его импровизированной галереи. — Пожалуйста, не хотите ли взять с собой вещичку-другую? Тогда у меня сегодня будет очень хороший день.