Верховники

— Не торопите фортуну, генерал. Всем ведомо, что фортуна — женщина, — Василий Лукич подмигнул генералу, — а женщина не любит спешки. Не так ли?

И снова неспешно катился богатый нарядный поезд по лесным дорогам, и здоровенные арапы на запятках пугали деревенских ребятишек и баб: мужиков в этих краях было мало — повышибала прошлая война.

В Митаве Василий Лукич, к немалому изумлению мрачного генерала, и не подумал сразу направиться в замок. Он занял лучшие покои гостиницы со старинным названием «Деревянная шпага» и тут же разместил всю депутацию. В гостинице Василий Лукич первым делом залез в серебряный чан с тёплой водой, плескался, мурлыкал. На глазах Леонтьева перед ширмой, скрывшей Василия Лукича, продефилировала едва ли не половина Митавы: курляндские бароны, заезжие русские генералы, польские шляхтичи. И все, казалось, не удивлялись, что Василий Лукич сидит в чане. Только ради графа Сапеги Долгорукий облачился в роскошный турецкий халат, и граф был очень доволен, потому как сам и подарил халат Василию Лукичу в те времена, когда они вдвоём практически правили Курляндией: один от имени России, другой от имени Польши — и ничего, получалось. Но ещё более, чем графу Сапеге, Василий Лукич обрадовался обыкновенному немчику, который, как ясно стало из их разговора, был кухеншнейбером в герцогском замке. Василий Лукич долго с ним шушукался, говорил па какой-то тарабарщине, отвёл за ширму и только что не усадил с собою в серебряную лохань.

Оттого, что разговор был потайным, генерал ещё более рассвирепел. Ранее он был одним из правителей Тайной канцелярии, и потайные разговоры ему никогда не нравились. Василий Лукич как бы мимоходом протянул ему дорожную книжку в дорогом сафьяновом переплёте:

— Очень любопытная книжица, мой генерал. И тоже об одной поездке. «Поездка на остров любви» аббата Тальмана. Ах да, вы не читаете по-французски. Могу вас порадовать — скоро у нас явится российский перевод нашего доморощенного пиита Тредиаковского [71] ...

71

...нашего доморощенного пиита Тредиаковского... — Тредиаковский Василий Кириллович (1703—1769) — русский учёный и поэт, первый русский профессор Петербургской Академии наук, реформатор русского стихосложения.

Выходила ещё одна явная насмешка. Генерал побагровел. Не затем же они ехали в Митаву, дабы прохлаждаться в никчёмных книжных беседах.

— Я полагаю, ваше сиятельство, нам следует незамедлительно отправиться в замок и представиться нашей новообъявленной монархине.

Василий Лукич повелительным движением прервал генерала. Легкомысленно завертелся перед зеркалом, засвистел:

Мальбрук в поход собрался, Мальбрук в поход собрался, Мальбрук и сам не знает, Когда вернётся он...

Что за глупая песенка: кто-кто, а герцог Мальборо [72] всегда имел точные планы. Уж это Василий Лукич знал наверное: не случайно он и граф Матвеев вели такие длинные и сложные переговоры с этим самым Мальбруком в 1707 году [73] , когда шведы повернули из Саксонии в Россию. А генерал Леонтьев смешон и глуп. Но умеет наводить страх. Василий Лукич сам попросил назначить именно этого генерала, чей огромный рост и звериный вид должны подкрепить дипломатические разговоры.

72

Герцог Мальборо Джон Черчилль (1650—1722) — английский полководец и политический деятель.

73

...не случайно он и граф Матвеев вели такие длинные и сложные переговоры с этим самым Мальбруком в 1707 году... — Матвеев Андрей Артамонович (1666—1728) — дипломат, сенатор. Был послом в Голландии, Австрии, Англии, президентом Юстиц-коллегии, президентом Московской сенатской конторы. Оставил интересные воспоминания «Записки русских людей. События времён Петра Великого».

Потрескивали поленья в камине, потрескивал морозец за окном. Василий Лукич грел над камином зябкие руки, отбивал:

Поплакав о Мальбруке, Одни легли на ложе. С супругами своими, Другие без супруг.

Такова судьба всех великих воинов. Впрочем, если подумать, все мы честолюбивцы — все жалкие Мальбруки.

«Совсем спятил петиметр французский», — перепугался генерал.

По лестнице застучали чьи-то каблуки. Василий Лукич словно и впрямь с ума сошёл — подскочил к генералу, шепнул:

— Итак, Магомет пришёл к горе, а не гора к Магомету.

В двери вкатился барон Корф. Василий Лукич поспешил навстречу. Оба любезника заулыбались: Василий Лукич сделал поклон вправо, барон — влево, Василий Лукич влево, барон — вправо. Наконец барон взял Василия Лукича за руку и пропел:

— Моя повелительница Анна просит вас посетить её в скромном Митавском замке.

«Титулы государыни пропущены, — подумал Леонтьев, — наверное, не ведают».

— Передайте её величеству, — Василий Лукич налёг на титул, — сейчас будем!

Не прошло и пяти минут, как Василий Лукич, которому прежде на туалет и трёх часов было мало, был облачен, к великому удивлению генерала, в золочёный придворный кафтан, погружен в золочёные штаны, покрыт пудреным париком и закутан в роскошный сенаторский плащ.

Полетели в замок.

ГЛАВА 10

Когда письмо, доставленное поручиком Сумароковым, прочитано было уже не наспех, а с немецкой основательностью, и Анне разъяснили условия, на которых ей предоставляют престол, и призыв Ягужинского не соглашаться на эти условия, Анна была огорчена, как девочка, которой подарили и вдруг отобрали назад красивую дорогую игрушку. Она надулась. Как, неужели несколько вышедших из ума стариков могут отменить самодержавную власть, отныне — её власть! Нет, она не только не примет кондиции, разорвёт эти мерзкие бумажки, бросит их в лицо этой французской обезьяне, Ваське Долгорукому, а сама тотчас отправится в Москву и станет во главе верной партии сынов отечества. Ягужинскому можно верить — он ловкий и расторопный человек, не случайно дядюшка назначил его генерал-прокурором. И Остерман на её стороне, и старый Головкин, и, главное, гвардия. Они на всё пойдут — эти поручики.

Мимоходом Анна обласкала Сумарокова, приказала накормить гонца, отвести ему хорошую спальню, выдать придворное платье.

У поручика от этих личных приказаний императрицы закружилась голова, и он дерзнул перехватить на лету влажную белую руку, припасть к ней горячими сухими губами. Ему померещились уже царские милости, о которых наплёл ему в Москве Ягужинский. Анна не только не рассердилась, но даже умилилась столь простодушной преданности.

Бирон подтолкнул к Сумарокову двух хорошеньких камер-фрау, и те, подхватив под руки бесстрашного вестника, повели его в отведённые покои.

Поручик был в нескрываемом восхищении.

После его ухода барон Корф плотненько затворил двери и, насмешливо оглядев собравшихся, отчеканил:

— Этот гонец лишь одна новость, но у меня есть и другая: Василий Лукич в Митаве!

Впечатление было такое, точно в комнату внесли гроб.

— И где же он остановился? — первым опомнился Бирон. — У вас, барон?

Корф отрицательно покачал головой и без задумчивости протянул нараспев:

— Важно не то, господин Бирон, что Долгорукий остановился в отеле, важно то, что с ним находится весьма известная в Москве персона: генерал Леонтьев.

Все замерли. Уже то, что Долгорукий миновал замок, — страшная и недобрая весть, а генерал Леонтьев в его свите — да ведь это Сибирь! Даже Бирон, мало интересовавшийся Москвой, и тот знал, что этот страшный генерал служил в Тайной канцелярии. А в городе сейчас достаточно русских солдат, чтобы выполнить любой приказ генерала. Само письмо Ягужинского стало теперь казаться двусмысленным и путаным. Ведь в конце концов, кто такой Ягужинский? Отставной прокурор.

Решено было выждать.

Пока Василий Лукич барахтался в своём серебряном чане, беседовал и наслаждался романом «Поездка на остров любви», обитатели мрачного Митавского замка проводили медленные и тягучие часы в бесконечных предположениях и бесплодных прожектах.

Постепенно отпадал один прожект за другим, и выяснилась ещё одна досадная истина: не было денег. Денег не хватало даже на поездку в Москву, а там ведь надобно подкупить гвардию, московских вельмож, духовенство!

— Заметьте, что ни Ягужинский, ни этот скупец Остерман не дадут нам ни пфеннига, — подзуживал Корф, — Деньги даст только Верховный тайный совет. Так подпишите сперва кондиции, а там всегда можно улучить счастливый час и восстановить самодержавную власть монарха во всём её блеске.