Вермахт и оккупация

Эта доминировавшая и в оставшийся период деятельности оккупационного режима точка зрения приводила к длительным и иногда даже серьезным разногласиям между отдельными органами и представителями фашистского государственного аппарата. Они являлись характерным выражением в равной степени лихорадочного и бесперспективного стремления господствующих кругов Германии найти выход из положения, в котором оказались как их военные действия, так и оккупационный режим на советской территории.

Реакционная буржуазная историография использует как раз эти разногласия о тактических вариантах фашистской оккупационной политики в качестве предлога для подтверждения своего тезиса о якобы «коренных альтернативах» фашистского оккупационного режима и их «шансах на успех». При этом делаются ссылки на Эриха Коха, режим которого на Украине, как и его влияние в фашистском аппарате власти, якобы служил препятствием для всех «позитивных начал». Без сомнения, Кох относится к числу самых экстремистских представителей фашистской оккупационной политики. Его действия на Украине отличались от действий других, в том числе военных, органов не столько тем, что он пытался особо жестоко осуществлять цели фашистского германского империализма, сколько тем, что он открыто говорил о них, отказался от принципа «кнута и пряника» в отношении советского населения и считал кнут единственным средством, с помощью которого можно было обеспечить поступление необходимых продуктов и рабочей силы, а также требуемое «умиротворение» украинских областей. Поэтому, например, заявление Даллина о том, что спор между Розенбергом и Кохом по вопросам тактики в отношении украинского населения якобы происходил из различия их мнений политического и мировоззренческого характера, звучит довольно-таки гротескно.

В действительности все эти различия во мнениях являлись по своему характеру второстепенными. В главном вопросе — осуществлении несмотря ни на что преступных целей фашистской агрессии и оккупации — у них было полное единодушие. Объявленные оккупационными органами под давлением постоянно ухудшавшегося военного и политического положения Германии с большой пропагандистской помпой «облегчения» являлись по своей сути не чем иным, как попыткой замаскировать политической и социальной демагогией эти цели и применявшиеся, как и прежде, для их осуществления террор и грабеж. Так, например, в феврале 1943 г. в прибалтийских областях были изданы распоряжения о разрешении частной собственности на промышленные предприятия, что встретило, однако, сопротивление Лозе и отдельных восточных обществ и товариществ. В более широких масштабах, чем до этого, в отдельных районах оккупированной территории стали проводиться мероприятия по установлению частной собственности в сельском хозяйстве. Наконец, в различных местах после предварительных «операций по чистке» стала вводиться до этого полностью запрещенная школьная подготовка в объеме четырех классов в целях получения будущей рабочей силой минимума знаний. А в Прибалтике были даже вновь открыты некоторые университеты.

При всем этом оккупационные органы старались с помощью буржуазно-националистических коллаборационистов создать у населения впечатление определенного участия в вопросах решения своей собственной судьбы. Так, в конце июня 1943 г. Кубе объявил о создании «Белорусского доверительного совета» (Рады даверу), который должен был давать ему свои рекомендации при принятии тех или иных решений. В конце 1943 г., после того как Кубе понес заслуженное наказание от рук советских борцов сопротивления за совершенные им преступления, его преемник группенфюрер СС Готтберг образовал «Белорусский центральный совет», президент которого и все другие его члены были отобраны службой безопасности и лишь после этого официально назначены генеральным комиссаром. Но и этот декларированный как местный орган управления «совет» натолкнулся, как был вынужден отметить Готтберг, на непризнание его со стороны широких кругов населения [180] .

180

См. DMA, RMfdbO, Nr. 243, Bl. 844. Auszug aus einem Bericht v. Gottbergs vom 18. April 1944 an das Reichsministerium fur die besetzten Ostgebiete.

На Украине же создание местных вспомогательных органов фашистскими планами даже не предусматривалось. Причина такого положения заключалась не столько в отрицательном отношении к этому вопросу Коха, что буржуазными историками обычно выдвигается на передний план, сколько нежеланием господствующих кругов Германии, придававших Украине большое значение в своих военно-экономических планах, идти там на какие-либо эксперименты. И как раз поэтому Кох, выдвигавший Розенбергу свои контрпредложения, всегда находил поддержку у Гитлера и других влиятельных представителей фашистского руководства.

Усиленные попытки оккупантов замаскировать за фасадом буржуазно-националистических коллаборационистских органов свой преступный режим также терпели повсюду провал в результате политической бдительности народных масс, которые очень скоро распознали в мнимых представителях «национальных интересов» фашистских лакеев, к которым они относились с презрением и ненавистью и вели против их отвратительных махинаций активную борьбу. Поэтому те вынуждены были довольно скоро признать провал своих преступных действий. Бывший петлюровский министр Огиенко, возвратившийся на Украину после ее оккупации, жаловался в одном из писем, что население не оказывает ни малейшего почтения ему и ему подобным, а наоборот, называет их фашистами, шпионами и сообщниками Гитлера [181] . Газета «Карие», пропагандистский орган буржуазно-националистической клики в Литве, в своем номере от 13 марта 1943 г. признавала открыто, что буквально ни от одного жителя нельзя было что-либо узнать о партизанах, а по их враждебному поведению можно было скорее понять, что представители этого органа являлись для них нежелательными гостями.

181

См. История Великой Отечественной войны, т. 3, с. 435.

Главной целью всех экспериментов и маневров, как это видно уже из материалов совещания от 18 декабря 1942 г., являлось стремление набрать из числа населения оккупированных советских районов контингента для непосредственного ведения боевых действий, то есть для вооруженной борьбы с Красной армией и партизанами. Как раз с этой стороной фашистской оккупационной политики связаны в реакционной буржуазной историографии немыслимые легенды и спекулятивные умозрительные рассуждения. Исходя из абсурдного тезиса о том, что сотни тысяч, даже миллионы советских граждан были якобы готовы воевать на стороне фашистской Германии против своего собственного социалистического отечества, ею выдвигается утверждение, что фашистское политическое руководство как раз здесь упустило «большой шанс» решить исход войны в свою пользу. Особенно бурную деятельность в этой области развивают бывшие генералы и политические восточные эксперты Гитлера, которые с помощью таких тезисов стремятся представить закономерное поражение германского империализма в качестве якобы «проигранной победы». Нами уже указывалось, что в этих легендах заключена не только ретроспективная тенденция, но и одновременно стремление к идеологическому подрыву основ социалистических государств и их содружества. Этой цели служит не только преднамеренное обращение буржуазной историографии к так называемому политическому ведению войны фашистским германским империализмом против СССР, но и связанное с ним, становящееся все более отчетливым и прослеживаемое в различных новых работах стремление представить предательские коллаборационистские клики в оккупированных им во время Второй мировой войны странах в качестве групп «людей, обладавших национальной ответственностью», и оправдать их сотрудничество с германским фашизмом необходимостью ведения совместной борьбы против коммунизма.

Все утверждения буржуазных фальсификаторов истории, опирающихся на «воспоминания» бывших руководящих работников оккупационных властей и учреждений Третьей империи, донесения нацистской пропаганды и антисоветская злопыхательская эмигрантская литература таких фашистских писак, как Двингер, Торваль и др., не могут, однако, замазать тот факт, что фашистские оккупационные органы при попытке привлечь на свою сторону население оккупированных советских районов для борьбы против советской власти потерпели позорное фиаско. Действия по вербовке советских военнопленных, а также принудительному их рекрутированию, особенно попытки использования подразделений, сформированных из числа изменников, но имевших немецкий командный состав (так называемые восточные батальоны, которые с 1943 г. стали демагогически называться «русская освободительная армия» или «власовская армия»), для подавления народного сопротивления, а также для ведения боевых действий на фронте, в рамках данной работы подробно не рассматриваются. Не считая колеблющихся, оппортунистически настроенных индивидуумов, им удалось завербовать в качестве добровольцев для формирования своих военных вспомогательных подразделений лишь лиц из числа элементов, относящихся враждебно к советской власти по националистическим или классовым причинам. В этих частях находилось много лиц немецкого происхождения, так называемых «фольксдойче». На Украине «Организация украинских националистов» создала с согласия и при поддержке оккупационных органов значительное количество вооруженных банд, которые под лозунгом борьбы за «независимую Украину» терроризировали местное население и помогали оккупантам в их акциях против советских партизан. Из представителей бывшей кулацкой прослойки населения Дона, Кубани и районов Северного Кавказа было также сформировано несколько подразделений для борьбы с советскими партизанами. Для централизованного руководства всеми «восточными подразделениями», сформированными в районах действий вермахта, при главном командовании сухопутных войск было создано специальное управление — «служба восточных воинских формирований» (начальником его был назначен генерал Хелльмих, а позднее — генерал Кестринг, бывший до 1941 г. германским военным атташе в Москве). Из соображений безопасности в такие подразделения назначались, как правило, немецкие командиры и унтер-офицеры. Из этих же соображений они использовались в основном за пределами своей местности. И все же в целом ряде этих подразделений под руководством советских патриотов, которые подчас сознательно завербовывались в них, создавались группы сопротивления, и дело доходило до прямых выступлений против фашистского режима. Во многих случаях военнослужащим таких подразделений, а среди них было большое количество насильственно завербованных военнопленных, удавалось перейти вместе с оружием и снаряжением к советским партизанам, а иногда и в части Красной армии. Летом 1943 г. большинство таких подразделений из-за их политической неблагонадежности было расформировано или выведено за пределы оккупированной советской территории и стало использоваться для подавления народного сопротивления в других странах.

Кроме этих более чем сомнительных результатов, оккупационные органы ничего добиться не смогли — все их попытки проведения вербовочных мероприятий наталкивались на упорное сопротивление населения, хотя они и прибегали в широких масштабах к таким видам поощрения, как лучшее обеспечение коллаборационистов и их семей всем необходимым, освобождение их родственников от принудительных работ и т. п. [182]

Фашистские власти были вынуждены с самого начала прибегать к принудительным мерам самого различного характера. Так, они стали, например, организовывать, особенно в районах, охваченных активной партизанской деятельностью, под угрозой коллективного наказания местные подразделения «самозащиты» для охраны путей сообщения и других важных объектов. При этом они сами были, в противоположность нынешним утверждениям, не слишком высокого мнения о надежности созданных ими таким образом «вспомогательных отрядов». К тому же они не всегда решались вооружать их, так как партизаны зачастую очень быстро находили с такими отрядами общий язык и получали от них всевозможную поддержку при проведении своих боевых операций [183] . Очень хорошо характеризует это положение доклад начальника оперативного тыла 11-й армии от начала января 1942 г., в котором говорится, что «самозащита» проявила себя повсеместно как ненадежная и требующая постоянного усиленного контроля за собой. Поэтому от ее формирования следовало отказаться. Такой же незначительный успех имело и образование в Белоруссии в июне 1942 г. руководителями организации «Белорусская народная самопомощь» по указанию Кубе «Белорусского корпуса самозащиты», который был подчинен начальнику немецкой охранной полиции в Белоруссии. Его подразделения, сформированные преимущественно принудительным порядком, очень быстро распались, так что «корпус» вскоре пришлось распустить [184] .

182

См. DMA, RMfdbO, Nr. 288, Bl. 61. Abschrift einer diesbeziiglichen Weisung des OKW/WFSt vom 18. Juni 1942; АрутюнянИ. В. Советское крестьянство в годы Великой Отечественной войны, с. 219.

183

См. Советские партизаны, с. 544.

184

См. В тылу врага, с. 314.

Видя явную неудачу этих мероприятий, оккупационные органы стали прибегать к другим средствам. Они использовали, в частности, принудительное привлечение советских граждан на работы в области фашистской военной экономики, ставя население перед альтернативой идти к ним на службу или быть депортированным в Германию.

Постоянно ухудшавшееся военное положение Германии заставляло оккупационные органы проводить в этой области все более широкие мероприятия. Они достигли кульминационного пункта в предпринятых после разгрома фашистских войск на Волге попытках проведения массовой мобилизации населения. Примечательно, что она была вначале предусмотрена лишь для прибалтийских областей, так как считалось, что при опоре на местные коллаборационистские органы там можно рассчитывать на положительные результаты.

Первые акции по отбору населения для призыва начались в феврале — марте 1943 г. На основании распоряжения Розенберга и соответствующих воззваний региональных военных и гражданских властей в Латвии и Эстонии был объявлен призыв на военную службу десяти, а в Литве — шести возрастов. Низшее и среднее командные звенья формируемых воинских вспомогательных подразделений должны были быть составлены из лиц, служивших ранее в бывших буржуазных кадровых армиях этих стран, все высшие командные должности — заняты немцами.

Какие методы при этом применялись оккупационными властями, видно из сводного отчета от 9 мая 1943 г. о проведении первой призывной кампании в Литве, которая проводилась под совместным руководством генерального комиссара Рентельна и начальника комендантского управления Литвы генерал-майора Юста. Призыв начался 1 марта. Несмотря на широкие подготовительные мероприятия, сопровождавшиеся угрозами наказания за неявку, на призывные пункты прибыло менее 20 % лиц, подлежащих освидетельствованию. Оккупационные органы в ответ на это сразу же прибегли к строгим санкциям. Так, 16 марта и в последующие дни ими был арестован целый ряд представителей литовской интеллигенции и даже несколько членов коллаборационистской администрации. 17 марта были закрыты университеты в Каунасе и Вильнюсе, которые к тому же были еще и заняты полицией. Одновременно по всей стране прокатилась волна арестов. 7 апреля генеральный комиссар издал приказ о проведении последнего освидетельствования под угрозой применения самых суровых мер наказания за уклонение от него. И тем не менее его результаты, как и результаты всех прежних, оказались незначительными. Тысячи человек бежали из городов в сельскую местность, где призыв должен был начаться позднее. Когда же подразделения вермахта и полиции стали направлять в казармы принудительным порядком всех появлявшихся на призывных пунктах людей, дело дошло до открытого возмущения. Население города Капсукас вышло на массовую демонстрацию с требованием освобождения всех принудительно призванных. В ответ на это воинские части, пустив в ход пулеметы, устроили кровавую бойню. Однако многим из принудительно призванных тогда удалось бежать [185] .

185

См. DMA, RMfdbO, Nr. 241, Bl. 1991 ff. Gesamtbereicht des Generalkom- missariats in Kowno (Kaunas) vom 9. Mai 1943 tiber den Verlauf der 1. Musterungsaktion in Litauen.