Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.

— Как же мне быть? Как теперь быть?

Между тем попавший в капкан фазан, слыша такие речи супруги, не стерпел и крикнул:

— Ах ты, вздорное существо! Ну, чего расшумелась? Кто идет в лес, зная заранее, что непременно угодит тигру в лапы! А не проверишь сперва на собственном опыте — можно упустить благоприятный случай... Смерти без причины не бывает. Говорят, люди, щупая пульс, узнают, жив человек или мертв. Пощупай же пульс и мне, уж не умираю ли я?

И фазаночка отвечает:

— Пульс желудка не бьется... Пульс печени затихает... Пульс подъема ноги исчезает. А сердечный пульс падает, падает... Ох! Упрямство — вот наш враг!

— С пульсом, значит, плохо. А как глаза? Целы ли у меня зрачки? — спрашивает фазан.

Вздохнула фазаночка и принялась разглядывать глаза муженька.

— Теперь всему конец! Зрачок одного глаза с рассветом покинул вас, зрачок другого вот-вот отправится в путь: свертывает вещи в зеленый платок, закуривает трубку, обматывает в дорогу ноги. Эх, и горька же ты, моя судьба! Почему так часто умирают у меня мужья? Нашла одного — сокол унес, нашла другого — гончая утащила, третий подвернулся — но не прожил со мною и дня, как его подстрелил охотник. Обрела я наконец вот этого мужа, и дружно зажили мы с ним. Народилось у нас девять сыновей и двенадцать дочерей. А муженек, не успев поженить сыновей да выдать замуж дочерей, непременно захотел отведать бобового зернышка и угодил в капкан. Да, правду говорят: «Рот да брюхо — наши враги!» Никаких надежд больше нет, расстаемся навеки... Или тяготеет надо мной злой рок? Неужели сулил он мне постоянно терять мужей? Жестока моя доля. И как же мне жаль моего муженька! Разве от старости, от болезни он умер? Разве заранее отмечен был печатью смерти? Или только дух упрямства довел его до могилы? Как, о, как вернуть ему теперь жизнь? Кто без него поженит наших сыновей, выдаст замуж дочерей? Кто будет растить того, который еще пребывает в моем чреве? Перед нашим жильем из трав, в широком поле среди дремучего леса посадили мы траву-столетник в надежде, что все свои сто лет она проживет вместе с нами. Но увы! Прошло каких-то три года, а она уже превратилась в траву вечной разлуки. Где и когда найду я себе другого такого мужа?.. О яблоневый цвет на белопесчаном берегу взморья! Не жалей, что ты отцветаешь. Придет весна, и ты распустишься вновь. А мой муженек, однажды покинув мир, уже никогда не вернется назад! Горькая, горькая я вдовушка!

Слушая ее жалобный плач, фазан слегка приоткрыл смеженные веки и молвил:

— Не убивайся так сильно! Это моя вина, что взял я тебя трижды вдовую... Не трать лишних слов, мертвого к жизни все равно не вернуть. Ты меня больше не увидишь. Но если уж очень захочется тебе взглянуть еще раз на своего муженька, ступай утром, после завтрака, вслед за хозяином капкана. Ведь потом скорее всего буду я висеть на рынке в Кымчхоне, или в Чончжу, или в Чхончжу. А может, упрячут меня в кладовую губернатора, военачальника или градоправителя, положат вместе с другими дарами; могут подать к столу военного сановника, или невеста поднесет меня в виде свадебного подарка свекрови. Во всяком случае, не придется тебе меня увидеть... Будь же и после моей смерти вдовою, верной покойному мужу! Не плачь, моя фазаночка, не плачь! Чувствую — уже тает у меня все внутри, немеют чувства...

Пытаясь вырваться из капкана, фазан напрягает последние силы. Вот оттолкнулся ногами, вот потянулся всем телом, извивается, корчится... Но нет избавленья! Только хлопьями летят перья.

В это время появился хозяин капкана по имени Тхак, одетый по-зимнему, в белоснежной беличьей шапке.

Он еще издали приметил, что в ловушку попался фазан, быстро подошел, опираясь на палку, и вытащил добычу из капкана.

— Вот это здорово! — сказал Тхак, приплясывая от радости. — Не иначе, как ходил ты напиться к горному ключу на горе Аннамсан или любовался пышным цветеньем персика на горе Паннамсан... А может, гуляя на зеленой горе, почувствовал голод, вздумал съесть бобовое зернышко, да и попался мне в руки! Видно, невдомек было, что жадность в еде приводит к гибели! Принесу-ка я тебя сейчас в жертву горному духу, пусть он поможет мне извести весь твой род.

С этими словами Тхак вырвал высунутый язык фазана, положил его на скалу и, сложив благоговейно руки, вознес молитву:

«Наму Амитха-Будда! [312] О милосердная Квансеым [313] бодисатва! Молю вас, пусть попадет в мой капкан и фазаниха!»

После этого Тхак ушел. А фазаночка, приблизившись к месту его моленья, обливаясь слезами, собрала лежавшие на скале фазаньи перышки и свершила по чину сначала малое, потом большое пеленанье.

312

Наму Амитха-Будда — обращение к будде запада Амитабе.

313

Квансеым — корейское название Авалокитешвары (см. примеч. 241).

Пеленой для покойного послужили ползучие травы.

Затем на похоронном флажке из желтой лилии написала неутешная вдова имя, фамилию, чин и звание супруга, повесила тот похоронный флажок на молоденькой сосенке, кое-как выкопала могилу, опустила в нее гроб и засыпала его землей.

После того как вознесены были жертвы духу — хранителю гор и буддам, стала фазаночка готовиться к поминкам по мужу.

Собрала она с листьев дуба росу и наполнила ею рюмки из чашечек желудей, а из хвоща наделала палочек для еды. Все приготовила для поминок по своим, вдовьим, средствам. Затем созвала тех, кто должен был отправлять поминальный обряд.

Кто же попал в их число?

Нарядного журавля попросили поднести первую чарку покойному. Легкокрылая ласточка взяла на себя обязанность принимать гостей. Красноречивому попугаю было поручено распоряжаться за поминальным столом. Ибис, став на колени, прочитал молитву.

Вот что гласила эта молитва: «В такой-то год, в такой-то месяц и день вдова-фазаночка смиренно сообщает, что смертная душа [314] ее мужа-фазана вместе с телом уже находится в могиле, а бессмертная его душа вернулась в свои покои. Посмертная табличка со всеми титулами покойного готова. На коленях молим: да будет забыто душе ее прошлое и да возрадуется она новому!»

314

Смертная душа. — По поверьям человек имеет две души: одна умирает вместе с телом, другая остается жить после смерти.

В момент, когда уже убирали жертвенный столик, в вышине пролетал коршун. Он был голоден и, склонив набок голову, высматривал добычу. Внезапно хищник заметил фазанов.

— А ну, который из них повзрослев? Унесу-ка его с собой!

И, стремительно налетев, коршун вцепился когтистыми лапами в одного из молодых фазанчиков, взвился с ним в небо и улетел к громадам скал, к горным обрывам. Усевшись на одной из самых высоких вершин, начал он с боку на бок переворачивать добычу, говоря:

— Я простудился и заболел, десять дней ничего не ел и отощал. Сегодня впервые удалось мне заполучить кусочек, каким не брезгует даже человек... Бульон из трепанга, осьминога и морского ушка — самое изысканное блюдо на столе первого министра. Персик с дерева, плодоносящего раз в десять лет, — излюбленное лакомство Сиванму. Выдержанная в течение года настойка больше всего приходилась по вкусу четырем седовласым старцам с горы Шанлоушань. Дохлый щенок и неоперившиеся цыплята — любимая пища царственных коршунов. Но велик или мал этот фазан, раз уж он мне попался, с голоду съем хоть его!

С этими словами хищник пустился от радости в пляс и сразу же ахнул: фазанчик выпал у него из когтей, свалился со скалы и бесследно исчез. Уныло опустился коршун на место и со вздохом сказал:

— Во времена Троецарствия на узкой дороге Хуачжун прославленный полководец Гуань Юй [315] , помня о справедливости, отпустил на свободу взятого им в плен Цао Цао. Вот и я, хоть и совершенно безжалостен по природе, тоже отпустил фазана. Поступок этот — не что иное, как великодушие. И это значит, что у меня будет большое потомство.

315

Гуань Юй (Гуань Юньчан) — полководец периода Троецарствия.

В это время с горы Тхэбэксан слетел полюбоваться на Пугак ворон. Проголодавшись в пути, отведал он плодов, отдохнул и отправился выразить свое соболезнование, фазаночке. Вот что сказал он ей, вздыхая:

— Я полагал, что ваш супруг, такой красавец и воплощенная добродетель, проживет долгую жизнь. А он польстился на красное бобовое зернышко и преждевременно ушел на тот свет... Какая жалость! Какое горе! Что до меня, никогда бы я не соблазнился, увидев подобное зернышко... Послушайте, фазаночка! Хоть и неприлично говорить об этом в такой день, но существует старая поговорка: «Родится богатырь — явится и крылатый конь, появится мастер слова — найдется и замечательная кисть». Едва дошла до меня весть о вашем неожиданном вдовстве, как я тотчас поспешил сюда повидаться с вами. Бабочка, приметив цветы, не пугается огня, гусь, узрев воду, не боится охотника... Ваше семейное положение мне хорошо известно, мое семейное положение вы знаете не хуже. Не кажется ли вам, что нам следует взять дело семейного счастья в свои руки и до седых волос жить вместе, как муж и жена?

— Я, конечно, ничтожное созданье, — возразила со вздохом фазаночка. — Но в каких обрядовых книгах сказано, что вдова может вторично выходить замуж, не выдержав трехлетнего траура? Старинная поговорка гласит: «Туча повинуется дракону, а ветер — тигру». Женщина же по закону должна повиноваться мужчине. Не так ли поступает каждая женщина?

А ворон в ответ:

— То, что вы сейчас говорите, просто смешно. В «Шицзине» [316] сказано: «Даже семеро сыновей не в состоянии утешить материнское сердце». Эти сопровождаемые вздохом слова произносит мать семи сыновей, когда, овдовев, снова вступает в брак. Так неужели такое маленькое, неприметное созданье, как вы, должно повиноваться покойному, проводя свою жизнь в одиночестве? Мне что-то не попадались тексты, где бы упоминалось о фазаночках как о верных вдовах!

316

«Шицзин». — См. примеч. 185.