Верная Рука

— Медведь! Тысяча чертей! Это же настоящий Папаша Эфраим! И этот парень его уложил одним выстрелом! Ох, какой же я лопух! Почему я спал?! Я чувствую себя так, как будто сам себе залепил оплеуху!

— Сделай это на самом деле, дорогой Дик, если тебе так уж неможется, — стал успокаивать его Холберс.

— Молчи, старый мерин! — заорал его приятель-грубиян. — Себя хлещи по щекам! Для охоты на гризли у тебя никогда недостанет ловкости! Нет, чтобы такое случилось, и с кем? — со мной!!!

— Тебе еще повезет, — робко вставил Холберс.

— Повезет мне или нет — какая теперь разница, если этот зверь был настолько глуп, что заявился к нам, когда я спал? Если уж у медведя не хватает рассудка, то у кого же его искать тогда, а? Я тебя спрашиваю!

Вот так странно выражал наш приятель Дик Хаммердал свою досаду, но такой уж он был человек, и кстати, все, что он при этом говорил, было сказано совершенно серьезно. И он действительно готов был бы схватиться один на один с медведем. Какой бы это дало результат — другой разговор, но храбрости в нем хватило бы на нескольких и более опытных охотников. Чтобы лишний раз продемонстрировать всем окружающим, что он нисколько не боится гризли, Дик Хаммердал подошел к телу медведя, приподнял его лапу и сказал:

— Он мертв, джентльмены, и теперь уже точно может считаться убитым. Я предлагаю немедленно снять с него перчатки и сапоги! О сне не может быть и речи.

Вот тут он был прав. Рядом с только что убитым гризли не смог бы уснуть ни один охотник на свете. Мы развели костер и при его свете увидели, что убитый зверь вовсе не Папаша Эфраим, а, да позволено мне будет продолжить присвоение медведям человеческих имен, Мамаша Эфрусси — самка, весом никак не меньше семи центнеров, великолепный экземпляр гризли.

— Это ее следы мы видели, — сказал Тресков.

— Нет, — возразил Виннету. — След был от более тяжелого медведя, это не мог быть след медвежьей скво, там прошел сам хозяин. Мы должны найти его к тому времени, как сюда придет Олд Шурхэнд.

Все, кроме нас с Виннету, достали свои ножи, чтобы снять с медведицы перчатки и сапоги вместе со всей остальной ее шкурой, и с головой ушли в это занятие.

— Уфф! — вдруг воскликнул мой друг апач. — А вот и бэби!

Наш костер освещал поляну на несколько метров вокруг, и в его свете хорошо был виден силуэт медвежонка, стоявшего возле тех самых зарослей, в которых я совсем недавно заготавливал корм для наших лошадей. Он был величиной со среднего теленка, только гораздо толще.

— Ура! К нам пришел бэби той леди! — закричал Дик Хаммердал и, не раздумывая ни секунды, пошел на медвежонка.

— Дик! Дик! — крикнул я ему вслед. — Не приближайтесь к нему. Зверь гораздо опаснее, чем вам кажется!

— Чепуха! Он мой! Мой!

Да, медвежонок, безусловно, предназначался как добыча только Дику. А Дик — медвежонку. И даже если наш храбрец вдруг бы да передумал и пошел в отступление, вряд ли теперь ему удалось бы избежать медвежьих объятий. И вот они сцепились. Через мгновение оба, не разжимая рук и лап, катались по земле. Еле-еле высунув голову из-под медвежьей лапы, Дик Хаммердал сдавленным голосом протянул:

— Помогите! Этот скот не отпускает меня!

Апаначка выхватил нож и бросился к этому клубку из человеческого и медвежьего тел. Левой рукой, просунув ее между ними, он изо всех сил развел их, а правой нанес медвежонку разящей силы удар. Апаначка не промахнулся. Медведь замер без движения. Хаммердал вскочил и заорал:

— Что за бестия! Жуткая скотина! Я отдал все свои силы только для того, чтобы удержать его зубастую морду подальше от своего лица. Каков! Зажарить его и съесть!

Я перевернул «бэби». Апаначка попал ему прямо в сердце. Хаммердал, надо сказать, выглядел не слишком по-геройски. Одежда его была разорвана в клочья, лицо — в ссадинах и царапинах, руки обагрены кровью, на одной из них виднелась довольно глубокая рана.

На его приятеля эта схватка произвела такое большое впечатление, что он стал буквально сам не свой. И вместо того, чтобы выразить приятелю сочувствие, обрушился на Дика с гневом:

— Что ты натворил!? Как ты выглядишь! Да ты, парень, видно, совсем рехнулся, если решил взять гризли голыми руками. Да-а, такой глупости я еще в жизни не встречал. Ну что мне делать с тобой, приятель? Ты потерял остатки своего умишка. Тебе плевать на старого Холберса, который не выносит вида крови. Из-за этой твоей дурацкой выходки мы оба пострадали. Ты что, берег свою шкуру специально для того, чтобы медведь тебе ее разорвал? Что это ты стоишь и молчишь, как истукан? Скажи же что-нибудь, большой мальчишка!

Хаммердал же так и застыл на месте с открытым ртом, не в состоянии вымолвить ни слова. Ему казалось, что он бредит наяву. Неужели все это произнес действительно его лучший друг — тихий, спокойный, деликатный Пит Холберс? Хаммердал тряхнул головой, словно стряхивая с себя наваждение, и сказал:

— Пит, мой старый Пит, неужели это ты? Я не узнаю тебя! Ты стал оратором получше тех, про которых пишут в книжках. Нет, я тебя не узнаю! Но это невозможно! А скажи-ка мне: ты узнаешь своего приятеля?

— Конечно, я узнаю тебя, глупец! И что из того? Посмотри на себя в зеркало — лицо расцарапано, одежда разорвана. От тебя одни огорчения! А где наша былая радость? Кажется, нам никогда уже больше не разделить ее на двоих. Хау!

— Не срами меня, Пит! Радость или печаль переживаешь ты вместе со мной — какая разница! Главное, что вообще что-то переживаешь! Кто знал, что этот щенок окажется таким злым?

— Щенок! Гризли он называет щенком! Я больше не могу тебя видеть. Глазам моим больно от тоски. Я не могу видеть это старое, дорогое мне лицо в крови. Подойди к воде, Дик! Я умою тебя.

И Пит Холберс обнял Дика Хаммердала. Вдвоем они понуро побрели к ближайшему ручью. А когда вернулись, Дик был умыт, его одежда потемнела от воды.

— Скажите мне, — обратился к нам озабоченным тоном Пит, — этот парень не выглядит больше, как бродяга? Кстати, я хотел попросить вас, мистер Шеттерхэнд, об одном небольшом одолжении.

— Каком?

— Знаю, что в седельной сумке вы всегда возите с собой швейные принадлежности. Пожалуйста, дайте мне их на время, чтобы я смог зашить рванье этого несчастного!

— Охотно одолжу их вам!

Полчаса Пит Холберс никак не мог отыскать ушко у иголки. Но в конце концов, после того, как пара было выпущено не меньше, чем из котлов паровоза, собирающегося тронуться, это у него получилось: нить попала в это треклятое ушко. И он принялся шить. Но что это были за стежки! Они отстояли друг от друга далеко и шли совсем даже не по прямой линии. Но работал он, надо признать, старательно, и даже очень. Однако скоро выяснилось, что иглу он втыкает все на одних и тех же местах. Я осторожно сказал Питу, что на конце нити хорошо бы узелок завязать. Для него это оказалось новостью. Пришлось мне показать начинающему портному кое-какие приемы шитья — как ставить заплаты, как зашивать дыры — и объяснить, какие швы — самые прочные, а какие — самые аккуратные. Он все это выслушал, но дальнейшая его реакция опять оказалась более чем неожиданной: Холберс с гневом швырнул на землю катушку ниток и заявил тоном капризного ребенка: