Верни нашу дочь, бывший!

Шлейф цитрусовой мужской парфюмерии бьёт в нос, но я никак не реагирую, хоть и хочется сбежать. Этот запах напоминает мне о пережитой боли, об ужасе, с которым я оставалась один на один несколько месяцев, старательно делая вид, что пришла в себя.

– И он назвал твоё имя? Так, Ника? Он сказал, что забрал нашего ребёнка? – повышает голос Шолохов, и люди, проходящие мимо, оглядываются в нашу сторону.

Понимаю, что выгляжу не лучшим образом. У меня слёзы льются по щекам, а я никак не могу унять их. Тяжело. Крайне тяжело взять себя в руки.

– Я нашла женщину, которая сейчас растит нашу дочь… Она выкладывает много фотографий девочки у себя на странице, и я увидела это…

Трясущимися руками достаю телефон из кармана, дрожу, когда нахожу нужный снимок, показываю его бывшему и оголяю собственную шею. Родимое пятно в виде месяца: оно передавалось всем женщинам в нашем поколении. Бывшему мужу хорошо известно это пятно, ведь он так сильно любил покрывать его поцелуями. Горечь вновь заполняет душу болезненными воспоминаниями.

– Быть такого не может, – бормочет Шолохов, а сам запускает пятерню в волосы и взъерошивает их. – Не может! Это игры твоего воспалённого мозга. Это неправда. Ты снова врёшь мне. Нагло врёшь, потому что быть такого не может.

Бывший практически переходит на крик. Я боюсь его, готова провалиться сквозь землю, но держусь ради дочери. Мне нужна его помощь, а ей нужна наша. Я смогу. Снова выдержу его давление, только бы он помог мне. Пусть унизит меня, да хоть перед целым миром – плевать.

– Может. Я говорила тебе, что меня оболгали. Нашу дочь украли, и она у очень опасного человека. Одна я не справлюсь. Помоги мне спасти её и вернуть в семью.

– Нет больше никакой семьи, – огрызается бывший муж и делает несколько шагов назад. – И никогда не будет. Твоё время закончилось. У тебя не вышло заставить меня снова поверить тебе. Смирись, что нашей дочери больше нет, Ника. И прекрати преследовать меня. Слишком больно пропускать всё снова через себя.

И ему говорить мне о боли?

Истерический смешок срывается с губ – ничего не могу с собой поделать.

Роман разворачивается и идёт прочь, а я не могу поверить, что он снова не стал слушать. В который раз я пытаюсь доказать ему, что не враг, а он просто уходит.

– Умоляю тебя! – кричу вслед, захлёбываясь рыданиями и бегу за мужчиной.

Шолохов садится в свой тонированный внедорожник и отпихивает меня от себя. Едва удаётся сдержать равновесие, чтобы не рухнуть, а он резко заводит машину и выруливает с парковки, оставляя меня одну.

– Ты не можешь так поступить со мной! Не можешь, – на последнем издыхании шепчу себе под нос и понимаю, что обессилела.

Мне бы найти скамейку, чтобы присесть, потому что боюсь растянуться на асфальте. Я должна быть сильной. Ради своей малышки, которая нуждается в матери. В родной матери, а не той размалёванной кукле, которую я видела на фото рядом с ней. Ну какая она мать? Ей и дочь нужна ради красивых снимков.

Наверное…

Глава 1. Вероника

Сердце глухо ухает в груди, когда я трясущимися пальцами листаю в телефоне фотографии своей дочери.

Это она.

Моя малышка.

У меня нет никаких сомнений в этом.

Следовало видеть взгляд врача, когда он понял, что я рядом… что всё услышала. В то же мгновение он побледнел и велел мне убираться, а через полчаса меня уволили без объяснения причины. Врач лишь подтвердил догадки о том, что говорил о моём ребёнке. Он испугался. Видно было, как сильно он испугался, что правда раскрыта.

И как не стыдно было хвастаться, что продал ребёнка?

Впрочем, его приятели наверняка такие же. Не впишется паршивая овца в табун породистых лошадей, как ни крути.

Тяжело выдыхаю и улыбаюсь, глядя на девочку, которая больше напоминает игрушечного пупсика. Как красивая разодетая куколка она смотрит в камеру и тянет в ротик пальчик.

Крошка.

Такая маленькая и беспомощная.

Меня пронзает мысль, что я не смогу дать дочери те богатства, которые у неё есть сейчас: дорогие одежды, кровать… Да её детская наверняка стоит дороже моей квартиры, доставшейся от прабабушки.

Телефон звонит, и я устало гляжу на экран.

Мама.

Не могу пока говорить с ней. У мамы и без того скачет давление, а если я скажу, что нашла свою дочь, то она вообще сойдёт с ума. Мама всё равно не поможет мне подобраться к влиятельному человеку, в доме которого растёт моя малышка. Была надежда на Шолохова, но он отказался помогать. И теперь я не знаю, где искать спасение.

Может украсть ребёнка?

Сделать ДНК тест, а потом обнародовать информацию о том, что её у меня украли?

Вот только смогу ли я пробраться в дом, где она живёт?

Наверняка он охраняется так хорошо, что и комар без проверки документов не просочится.

Покачнув головой, пытаюсь отвлечься от мыслей, изъедающих душу.

Телефон перестаёт звонить, и я снова вижу яркое светящееся личико дочери.

На душе становится теплее.

Делаю глоток остывшего зелёного чая и морщусь от терпкости, которую приобрёл напиток, потому что я забыла вытащить пакетик. Во рту всё сводит, и я отставляю кружку, понимая, что пить «это» не смогу. Пишу маме сообщение, что у меня всё в порядке, но пока ответить на её звонок не могу – много работы. Она не знает, что меня уволили. Надеюсь, что и не узнает.

Кто-то зажимает дверной звонок, и противная трель врезается в уши, бьёт по барабанным перепонкам, тревожит душу.

Кому и что потребовалось?

Гостей у меня давненько не было, но почему-то думается, что это коллега с работы, откуда я вылетела со скоростью света. У нас с ней были хорошие отношения, и наверняка она решила пригубить со мной бутылочку вина, перемыть вместе косточки начальству… Вот только мне сейчас не до неё. Можно притвориться, что дома никого нет. Наверное, так будет даже правильнее, но мой гость не планирует отступать так просто и зажимает звонок.

Лениво поднявшись из-за стола, плетусь, чтобы открыть. Даже не спрашиваю «кто» и не смотрю в глазок, а просто открываю и ахаю, когда вижу ЕГО.

Шолохов взъерошен. Он тяжело сопит, смотрит на меня бешеным взглядом, точно хочет сказать что-то слишком важное, но не решается, а после кивает:

– Я пройду?

Пожимаю плечами и отхожу, пропуская его.

Хороший ли это знак?

Если Шолохов пришёл, значит, он готов услышать меня.

Быть может, смог узнать что-то о нашей дочери?