Вернись после смерти

– Как будет, так и будет, где наша не пропадала! А пока лишь одно могу сказать – Гоглидзе не похож на Иуду, я его уже довольно неплохо изучил. Есть, конечно, кое-какие особенности характера, но в целом… – комиссар резко оборвал фразу и сменил тему. – Ты давай-ка лучше расскажи: что там у вас на самом деле произошло?

– Ничего особенного, – поиграл желваками на скулах Шадрин. – Никакой утайки от инспекции по кадрам не было. Просто ни меня, ни самого Якова никто об этом не спрашивал. А младший Рутковский погиб как герой! «Этот мерзавец… – Шадрин едва не сказал «ваш», – этот мерзавец «Четвертый», главного не знает: когда Максим вызвался прикрывать пулемётным огнём отход своих бойцов, то уже был безнадежен». Изрешечены обе ноги, несколько осколочных ранений в грудь и в живот. Только и держался, что здоровьем своим богатырским. А на смерть пошел осознанно, понимал, что все кончено.

– Откуда такие подробности?

– К заместителю заезжал комиссованный по ранению офицер, вещи кое-какие передал, рассказывал о том бое под Смоленском. «Четвертый» слышал звон да не знает, где он. Всё переврал, сволочь! И все же, кто он, этот любитель эпистолярного жанра?

– Тебе должно быть виднее, какой-то из твоих накропал. Поразмысли, кому и когда дорожку по-серьёзному перешел?

– Никому и никогда! – убежденно заверил Шадрин. – А этих самых «Четвертых» внедряли в Управления по прямому указанию Берия, чтобы они присматривали за руководителями и старшим начальствующим составом. И всё из-за того подлюги Люшкова 40 ! После его предательства доверие к разведке сильно пошатнулось…

40

Люшков Генрих Самойлович – начальник УНКВД по Дальневосточному краю, комиссар государственной безопасности 3-го ранга. В ночь на 13. 07. 1938 г., нелегально перешел советско-китайскую государственную границу и сдался японцам. Впоследствии активно сотрудничал с их разведкой. Со временем утратил к себе оперативный интерес и был ликвидирован в Дайрене в 1945 г.

Севастьянов кивнул, как бы соглашаясь, долго сидел молча, затем произнес:

– Да… Пока я за «чертой» работал, многое здесь поменялось, очень многое: «Четвертые» появились, «карандашники», прочая шваль…

– Всё именно так! – выдохнул Шадрин и обозленно усмехнувшись, добавил. – В этой связи одна присказка вспомнилась: «Я, дорогие товарищи – не стукач, но форму письменного доклада начальству знаю очень хорошо!»

– Таких сволочей сейчас, как поганок в гнилом лесу… – задумчиво констатировал Севастьянов и продолжил. – Что ж, изволь слушать дальше, Александр Николаевич…

– А хоть здесь-то кроме меня, вас больше никто не будет слушать, товарищ комиссар? – Шадрин повел выразительным взглядом по помещению.

– Хреновым я был бы закордонником, если бы позволил этим сявкам… – презрительно бросил Севастьянов. – Можешь не опасаться, в данном месте пока всё чисто. Но, как говорится, вернемся к нашим баранам: пришло время мне тебя спасать, как когда-то ты меня спасал в Варшаве от лап «двуйки» 41 . Итак, что мы имеем? Мы имеем агента центрального аппарата в вашем Управлении. И именно в отделе контрразведки, которыми руководишь ты.

41

«Двуйка» – (двойка) – 2-й отдел контрразведки Генерального штаба Вооруженных Сил буржуазной Польши.

– Шпиона в шпионской конторе! – с горькой иронией пробормотал Шадрин.

– Вот именно, – подтвердил Севастьянов. – И чтобы дело дальше не осложнялось, надо решать вопрос с Рутковским: выручать человека, если он, конечно, стоит того…

Шадрин поймал пристальный взгляд Севастьянова. Ответил, не задумываясь ни на миг:

– Стоит, товарищ комиссар, очень даже стоит! Рутковскому доверяю, как себе, таких людей…

– Короче, – не дал ему закончить Севастьянов. – Подполковника надо снимать немедленно, иначе они его достанут!

– Да как же это можно?! Ведь под откос человека сбрасываем из-за какого-то там… – возмутился Шадрин, но Севастьянов прервал его:

– Можно! – жестко бросил он. – Еще как можно! – и придвинувшись вплотную, заговорил гневным полушепотом. – Ты что же, Сашка, не видишь, что происходит? Или не хочешь видеть, а?

– Я все вижу, Андрей, но…

– Безо всяких «но», полковник Шадрин! Сейчас главное – выжить и уцелеть! И спасти, кого можно, понимай это, как приказ! Ты знаешь, сколько нас осталось? По пальцам пересчитать! Может, мы с тобой потому и живы еще, что работали в тридцатые за «чертой». А сейчас этим ублюдкам, – он с неистовым гневом мотнул головой в сторону двери, – мы пока не по зубам. Уничтожь тебя, меня, таких как мы, кто будет с Абвером воевать, с Кемпейтай, с Сигуранцей 42 ? Эти дилетанты от разведки? Хрена с два они навоюют! Но не зря, поверь мне, совсем не зря, они насадили по всем областным Управлениям стукачей и собирают на руководителей такой вот компромат, – он ткнул коротким пальцем в белевший на столе лист. – Сломаем хребет Гитлеру – и за нас возьмутся, если всё не изменится к лучшему, и этих негодяев поставят к стенке!

42

Абвер, Кемпейтай, Сигуранца – названия спецслужб Германии, Японии, Румынии.

– Андрей Иванович, а ты не боишься говорить на эту тему? Сейчас ведь и старым друзьям…

– Замолчи, Сашка! Прокляну, если не замолчишь! – зеленые глаза Севастьянова вдруг сверкнули тем, так знакомым Шадрину, отчаянно-лихим блеском, от чего лицо на миг, словно помолодело. – Может быть из всех, кто ещё остался, только одному тебе и доверяю по-настоящему. Потому, что испытал не раз и жизнью тебе обязанА что касаемо, боюсь или не боюсь, то отвечу: только дурак ничего не боится. Я же себя к таковым отнюдь не причисляю… Ну, а уж если доведется, то пулю принять сумею достойно, в этом можешь не сомневаться. Как и я в тебе не сомневаюсь в подобной ситуации.

Севастьянов умолк, крепко провел ладонью по глянцево-лысой голове. Шадрин не сводил с него напряженного выжидательного взгляда. Наконец генерал заговорил:

– Значит, так: убирать Рутковского нужно следующим образом: чтобы было видно, что на понизовку пошел, и доверия особого к нему больше нет. Это успокоит и общественное мнение в твоей конторе, и того самого, «Четвертого», будь он проклят. Ты же, вернувшись, сделаешь вид, что тебе в Хабаровске накрутили хвоста за утрату бдительности. А что касается твоего зама, то для него есть вполне подходящая вакансия в САВО 43 , к нам запрос об этом на днях пришел. Там, на должность начальника Особого отдела учебной бронетанковой дивизии нужен опытный старший офицер-чекист. Думаю, это именно то, что надо: и звание то же самое, и работа, в общем-то, знакомая. Должность, правда, несравненно ниже, но, как говорится: не до жиру – быть бы живу!

43

САВО – Средне Азиатский Военный Округ.

– А может на фронт, Якова Георгиевича, в действующую? – предложил Шадрин.

– Ни боже мой! – энергично запротестовал Севастьянов. – Ты в уме ли? «Четвертый» ведь прямую намётку дает – младший брат у немцев, мол, и не исключено, что в угодном для них качестве, а ты и старшего к фашистам поближе предлагаешь отправить. Это здесь, в тылу, еще могут разбираться, а там – фронт! Случись что, немедленно трибунал и военно-полевой суд сработают, ни на какую должность не посмотрят.

– Да, резонно.

– Слушай, – вдруг встрепенулся Севастьянов, – заговорили о должностях, и мне на ум мысль пришла: а что, если этот самый «Четвертый» своими рапортами дорогу себе расчищает? Ведь ты только посмотри: одним доносом и тебя бьет и твоего зама гробит!

– Похоже на то, очень даже похоже.

– Только зря старается, подлец! Тебе в заместители мы какого-нибудь нашего дальневосточника отправим, сейчас много хороших ребят с фронта возвращается: обстрелянные, боевые, до войны здесь же и работавшие. Я поговорю с Гоглидзе, он всё устроит. Отношения у нас сложились вполне уважительные.

– Но кто же он, этот «Четвертый», кто? – мучительно напряг память Шадрин. Перед глазами замелькали лица многочисленных сотрудников отдела. – Узнать бы, а?

– И что тогда? – настороженно поинтересовался Севастьянов.

– Тогда можно было бы что-либо предпринять, изолироваться каким-то образом от доносчика.

– Узнать сложно, Саша. Не дашь ведь телеграмму: «Агенту «Четвертому» прибыть в Наркомат для личного знакомства!»

– Разумеется, не дашь, – согласился Шадрин. – Такую, причем зашифрованную телеграмму только сам нарком может ему отправить.