Верноподданный (Империя - 1)
Шрифт:
– Вы только поглядите, Зетбир, передние лапы свисают у него чуть не до полу. Он скоро побежит на четвереньках и будет щелкать орехи. Мы этой обезьяне подставим ножку, будьте покойны! Наполеон! Уже одно имя чего стоит! Но пусть не забывается. Могу вас твердо заверить: один из нас, - Дидерих свирепо повел глазами, - ляжет тут костьми.
Надменно вскинув подбородок, он вышел. Дома он облачился в черный сюртук и отправился засвидетельствовать свое почтение наиболее видным лицам города. С Мейзештрассе попасть к бургомистру Шеффельвейсу, живущему на Швейнихенштрассе, можно было прямо через Вухерерштрассе, ныне переименованную в Кайзер-Вильгельмштрассе. Туда Дидерих и подался было, но в последнее мгновение, точно по
– Дорогой мой Геслинг! Я ждал вас, мне сообщили о вашем приезде. Добро пожаловать в Нетциг, господин доктор!
Глаза у Дидериха мгновенно увлажнились, он забормотал:
– Как вы добры, господин Бук! Я, конечно, прежде всего решил засвидетельствовать вам свое почтение и заверить, что я всегда и всецело... всегда к вашим услугам!
– отбарабанил он бодро, как хороший ученик.
Бук все еще крепко сжимал его руку своей теплой и в то же время как бы невесомой мягкой рукой.
– Услуги...
– Старик собственноручно придвинул Дидериху кресло.
– Вы их, разумеется, окажете, но не мне, а вашим согражданам, они же, в свою очередь, не останутся перед вами в долгу и очень скоро изберут вас в гласные{115}. Это я, кажется, могу твердо обещать вам. Тем самым они воздадут должное всеми уважаемой семье! А там...
– старик сделал торжественный и многообещающий жест, - а там всецело полагаюсь на вас и думаю, что в самом недалеком будущем мы сможем приветствовать вас в магистрате.
Дидерих поклонился, сияя счастливой улыбкой, словно к нему уже со всех сторон неслись приветствия.
– Не могу сказать, - продолжал старик, - чтобы взгляды, господствующие в нашем городе, были во всех отношениях удовлетворительны...
– Белый клин его бороды зарылся в шелковый шейный платок.
– Но есть еще поле деятельности для подлинных либералов, - борода снова вынырнула, - и если на то будет воля божия, мы еще повоюем.
– Я, разумеется, либерал до мозга костей, - заверил Дидерих.
Старик погладил бумаги, лежавшие на письменном столе.
– Ваш покойный батюшка не раз сиживал здесь, особенно в ту пору, когда строил фабрику. К моему величайшему удовольствию, я мог оказать ему содействие. Я говорю о ручье, который ныне протекает через ваш двор.
Дидерих проникновенно сказал:
– Как часто, господин Бук, отец говорил, что только вам он обязан ручьем, без которого было бы немыслимо наше существование.
– Вы не правы; не мне одному, а справедливым порядкам в нашем городском самоуправлении, в которых, однако, - господин Бук поднял белый указательный палец и глубокомысленно взглянул на Дидериха, - известные лица и известная партия желали бы многое изменить, да руки коротки.
– Он повысил голос, и в нем зазвучали патетические нотки: - Враг у ворот, сомкнем ряды!
Старик выдержал паузу и продолжал уже более спокойным тоном и даже с легкой усмешкой:
– Разве вы, господин доктор, не начинаете с того же, с чего в свое время начал ваш отец? Мечтаете расширить фабрику, строите планы, не правда ли?
– Само собой!
– И Дидерих с жаром принялся излагать свои замыслы. Старик внимательно выслушал, кивнул, взял понюшку табаку.
– Насколько я понимаю, - сказал он наконец, - перестройка вашей фабрики требует не только значительных денежных затрат; возможно, что городская строительная инспекция будет чинить вам трудности.
Мне, кстати сказать, приходится в магистрате сталкиваться с нею. А теперь, дорогой мой Геслинг, посмотрите-ка, что лежит у меня на столе.И Дидерих увидел точный план своего земельного участка вместе с соседним. На его лице выразилось изумление, и господин Бук удовлетворенно улыбнулся.
– Я, пожалуй, смогу помочь вам устранить препятствия, - сказал он и в ответ на изъявления благодарности, в которых рассыпался Дидерих, прибавил: Оказывать содействие друзьям - значит служить нашему великому делу, ибо друзья партии народа - это все, кроме тиранов.
Господин Бук откинулся на спинку кресла и сложил руки. Лицо его разгладилось, он сердечно, как добрый дедушка, кивнул Дидериху.
– В детстве у вас были такие прелестные белокурые волосы, - сказал он.
Дидерих понял, что официальная часть беседы закончена.
– Я вспоминаю, - осмелился он поддержать разговор, - как совсем еще малышом приходил сюда играть в солдатики с вашим уважаемым сыном Вольфгангом.
– Да, да, он теперь опять играет в солдатики.
– О, его очень любят офицеры. Он сам говорил мне.
– Я был бы рад, господин Геслинг, если бы он хотя бы наполовину обладал присущей вам практической жилкой... Ну, ничего, женится - переменится.
– В вашем сыне, по-моему, есть что-то гениальное, - сказал Дидерих. Поэтому его ничто не удовлетворяет, и он не может принять решение: то ли ему генералом стать, то ли еще как выйти в большие люди.
– А пока, к сожалению, он делает глупости.
Старик устремил взгляд в окно. Дидерих не посмел дать волю своему любопытству.
– Глупости? Не могу себе представить, право! Его ум, его способности всегда меня восхищали. Еще на школьной скамье. Его сочинения, например... А как хорошо он сказал о нашем кайзере: его величество охотно стал бы первым вождем рабочих...
– Избави боже рабочих...
– Почему?
– Дидерих был чрезвычайно изумлен.
– Потому, что рабочим от этого не поздоровилось бы. Да и нам бы это впрок не пошло.
– Но ведь если бы не Гогенцоллерны, у нас не было бы теперь единой Германской империи.
– Ее у нас и нет, - сказал Бук и с неожиданной легкостью вскочил с кресла.
– Для того чтобы создать подлинное единство, нужно свободное волеизъявление, а где оно у нас?{117} "Едиными вы себя мните, но спаяла вас рабства чума". Весной семьдесят первого это крикнул упоенным победой немцам Гервег{117}, такой же обломок прошлого, как я сам. Что сказал бы он нынче?
Перед этим голосом из потустороннего мира Дидерих мог лишь промямлить:
– Ах да, вы ведь участник событий сорок восьмого года...
– Правильнее было бы сказать, дорогой мой юный друг, - безумец и побежденный. Да, мы потерпели поражение, так как были столь наивны, что верили в народ. Нам казалось, что он сам сможет добыть то, что теперь, расплачиваясь ценой своей свободы, получает из рук повелителен. Мы воображали, что он могуч, богат, трезво оценивает свое положение и полон веры в будущее. Мы не понимали, что этот народ, политически еще более отсталый, чем другие, после взлета окажется во власти сил прошлого. Уже в наше время было много, слишком много людей, равнодушных к общему делу, - они преследовали личные интересы и, пригретые каким-нибудь милостивцем, были рады-радехоньки, что могут удовлетворять свою низменную жажду роскоши и наслаждений. Нынче таким людям имя легион, ибо со всех снята забота об общем благе. Ваши правители уже сделали вас великой державой, и пока вы наживаете капиталы, как умеете, и тратите их, как хотите, они построят вам, вернее себе, еще и флот, который в ту пору мы построили бы сами{118}. Только теперь вы поймете слова, сказанные в те дни нашим поэтом: "И в бороздах, Колумбом проведенных, грядущее Германии восходит"{118}.