Верноподданный (Империя - 1)

Бук был того же мнения.

– При таких обстоятельствах, - многозначительно сказал он, - подлинно современному человеку с широким взглядом на вещи должно доставить особое удовлетворение вступиться за девушку и поднять ее до себя. В данном случае, когда ко всему в придачу есть деньги, благородство в конце концов непременно восторжествует: вспомните божий суд в "Лоэнгрине"{322}.

– А "Лоэнгрин" тут при чем?

Но Бук, чем-то явно обеспокоенный, не ответил: они были у Саксонских ворот.

– Зайдемте?
– спросил Бук.

– Куда?

– А вот сюда. Швейнихенштрассе, семьдесят семь. Надо же в конце концов сказать ей, быть может, вы могли бы...

Дидерих присвистнул сквозь зубы.

– Ну, знаете. Вы до сих пор ей ничего не сказали? Вы сообщаете об этом сначала посторонним? Что же, ваше дело, драгоценнейший, только меня, пожалуйста, не впутывайте, я не имею обыкновения объявлять чужим невестам о расторжении помолвки.

– Сделайте исключение, - попросил Бук.
– В жизни для меня всякие сцены очень тягостны.

– Я человек принципа, - сказал Дидерих.

Бук пошел на уступки:

– Я вас не прошу что-либо говорить. Пусть ваша роль будет бессловесная, вы и тогда послужите мне моральной поддержкой.

– Моральной?
– переспросил Дидерих.

– В качестве, так сказать, представителя рокового слуха.

– Что вы хотите сказать?

– Я шучу. Вот мы и пришли, идемте!

И Дидерих, смущенный последними словами Бука, без возражений двинулся за ним.

Фрау Даймхен не оказалось дома, а Густа заставила себя ждать. Бук пошел взглянуть, что ее задерживает. Наконец она вошла, но одна.

– Как будто и Вольфганг был здесь?
– спросила она.

Бук сбежал!

– Понять не могу, - сказал Дидерих.
– У него был к вам неотложный разговор.
– Густа покраснела. Дидерих повернулся к дверям.
– В таком случае разрешите и мне откланяться!

– А какой у него был разговор?
– допытывалась она.
– Ведь не часто случается, чтобы ему было что-либо нужно. И зачем он привел вас?

– На это я также ничего не могу ответить. Должен сказать, что я решительно осуждаю его: в таких случаях свидетелей не приводят. Моей вины здесь нет, прощайте!

Но чем смущеннее он на нее глядел, тем настойчивее она добивалась объяснений.

– Я не желаю вмешиваться в дела третьих лиц, - сказал он наконец.
– Да еще если третье лицо дезертирует и уклоняется от выполнения своих первейших обязанностей.

Густа широко раскрытыми глазами смотрела ему в рот, ловя каждое слово. Когда Дидерих договорил, она одно мгновение стояла неподвижно, потом порывисто закрыла руками лицо и заплакала. Видно было, как вздулись ее щеки, а сквозь пальцы капали слезы. У нее не оказалось носового платка; Дидерих одолжил ей свой. Он растерялся при виде такого отчаяния.

– В конце концов вы не так уж много потеряли в его лице.

– И это говорите вы!
– накинулась на него Густа.
– Кто, как не вы, травил его! Вы, который... Мне кажется более чем странным, что он именно вас прислал сюда...

– Что вы имеете в виду?
– в свою очередь, насторожился Дидерих. Полагаю, что вы, многоуважаемая фрейлейн, не хуже моего знаете, чего можно ожидать от сего господина. Ибо там, где образ мыслен дряблый, там все дряблое.
– Она смерила его ироническим взглядом, но он произнес еще строже: - Я все это наперед предсказывал.

– Вам это было выгодно, потому и предсказывали, - язвительно бросила она.

А он насмешливо:

– Вольфганг сам просил помешивать в его горшке. А если бы горшок не был обернут сотенными купюрами, он давно перестоялся бы.

– Да что вы знаете!
– вырвалось у Густы.
– В том-то и дело, этого-то я не могу ему простить, что ему все трын-трава. Даже мои деньги!

Дидерих был потрясен.

– С таким человеком нельзя иметь дело, - решительно сказал он.
– У подобных людей нет ничего святого, на них ни в чем нельзя положиться. Дидерих назидательно кивнул головой: - Кто равнодушен к деньгам, тот не понимает жизни.

– В таком случае вы-то ее прекрасно понимаете, - отпарировала Густа и слабо улыбнулась.

– Будем надеяться, - сказал он.

Она подошла к нему ближе и, часто моргая, смотрела на него сквозь не просохшие еще слезы.

– Вы все-таки оказались правы. Думаете, я очень буду горевать?
– Она скривила губы.
– Да я вообще его не любила. Попросту ждала случая избавиться от него. А он, как видите, оказался таким невежей, что сам оставил меня... Обойдемся и без него, - прибавила она, бросая на Дидериха обольстительный взгляд.

Но Дидерих лишь отобрал у нее свой носовой платок, а остальное, очевидно, его нисколько не прельщало. Густа поняла, что он по-прежнему строго осуждает ее, как тогда, в "Приюте любви". И она смиренно молвила:

– Вы намекаете на положение, в котором я невольно очутилась?

– Я ничего не сказал, - возразил он.

– Я не виновата, что люди говорят обо мне всякие гадости.

– Я тоже не виноват.

Густа опустила голову:

– Ну что ж, надо, пожалуй, смириться. Такая девушка, как я, не заслуживает, чтобы приличный человек, с серьезными взглядами на жизнь, взял ее замуж.
– Говоря это, она все же искоса поглядывала, какое впечатление производят ее слова.

Дидерих засопел.

– Может, конечно, случиться...
– начал он и сделал паузу. Густа затаила дыхание.
– Допустим, - сказал он, отчеканивая каждое слово, - что как раз человек, весьма и весьма серьезно смотрящий на жизнь, человек современного толка, с широким взглядом на вещи, с чувством полной ответственности перед самим собой и перед своими будущими детьми, точно так же, как и перед кайзером и отечеством, возьмет на себя защиту беспомощной женщины и поднимет ее до себя.

Выражение лица у Густы становилось все молитвеннее. Она сложила ладони и, склонив голову набок, благоговейно смотрела на Дидериха. Но ему, по-видимому, этого было мало, он явно требовал чего-то исключительного - и Густа неуклюже рухнула на колени. Тогда Дидерих милостиво приблизился к ней.

– Так быть по сему.
– И он вперил в нее испепеляющий взор.

В эту минуту вошла фрау Даймхен.

– Что это?
– спросила она.
– Что случилось?

– Ах, боже мой, мама, мы тут ищем мое кольцо, - не утратив присутствия духа, ответила Густа.

Фрау Даймхен тоже опустилась на колени. Дидерих не захотел отстать от матери и дочери... Некоторое время все трое молча ползали по полу, пока Густа не вскрикнула:

– Нашла, нашла!
– и решительно поднялась.
– К твоему сведению, мама, я передумала.