Вернуться по следам

– Не выдам, – улыбнулся папа.

– Папа… а ты что здесь? И почему ты принес подарки? А где Дед Мороз?

– Дед Мороз… он… У него заболела внучка… – Папа всегда быстро соображал.

– Снегурочка?

– Да. Снегурочка заболела ветрянкой.

– Это как я? Когда пятнышки и все чешется? Пап, а у леопарда пятнышки чешутся?

– Сначала немножко чешутся, но их мама-леопард вылизывает языком, и все проходит. А потом у них на всю жизнь иммунитет.

– А пантеры – это леопарды, которые не болели ветрянкой?

– Так и есть! Как же я сам не догадался! – Папа взял меня на руки и хотел вынести из комнаты, но в мои планы это не входило. Там, за дверью, была Зося, кроме того, я еще не все выяснила про Деда Мороза.

– Папа, но разве Дед Мороз не может попросить кого-нибудь посидеть со Снегурочкой, пока он сходит на работу? Как же без него Новый год? Может быть, Зося согласится?

– Нет, маленький, он не может. У Снегурочки высокая температура, а это очень опасно для такой изснеженной девочки. Дед Мороз ни за что ее не оставит. Но он передал подарки с оленем – слышишь, там, во дворе, цокают серебряные копытца? Так что можешь не беспокоиться, Новый год будет прекрасный!

– Олень привез подарки и отдал тебе? – спросила я строго, начиная подозревать неладное. – Это был говорящий олень? Или Дед Мороз написал тебе письмо?

– Разумеется, говорящий. Говорящий олень с вишневым деревцем во лбу, с серебряными копытцами и… – вдохновенно врал папа, но я прервала его:

– Не надо из меня дуру делать. Дур и так полно, найди себе подходящую и пользуйся, а из меня дуру делать не надо! – Так всегда говорила мама, когда папа попадался на вранье.

Папа фыркнул и обозвал меня попугаем.

– Папа, там не было никакого оленя. Я в окно смотрела. Все время. Я бы увидела, – сказала я, а потом тихо попросила: – Папа, не обманывай меня. Пожалуйста.

– Не буду, – пообещал папа, прижал меня к себе.

– Деда Мороза не бывает, да? Все – враки?

– Не бывает, – мягко сказал папа и покачал головой.

В комнате было темно, и только от моего ночного солнца на полу, у окна, была круглая лужица желтоватого света, словно там описался щенок небесных псов.

– Никого не бывает, папа? Ни небесных псов, ни драконов, ни фей? Никого?

– Ягуары бывают, слоны и волшебные птицы колибри. Утконосы, жирафы, вараны, капибары, кроты и медведи. А еще, мой дружок, я напомню о прекрасных горластых павлинах, о проворных, опасных пингвинах и горячих степных бабуинах…

– Разве пингвины опасные? Ты заврался, папа! – рассмеялась я.

– Это – стихи, если ты не заметила, глупая, сварливая придира! – оскорбился папа.

– Я заметила. Просто мне грустно, что нет чудес…

– Да чудес полн'o! – Папа совсем отдернул штору, усадил меня на подоконник, а сам встал рядом. – Я тебя серьезно спрашиваю, подумай хорошенько, прежде чем ответить, – чем носорог хуже василиска?

– Ничем не хуже. – Я подышала на стекло и нарисовала кружок. – Только он не чудесный, а нормальный.

– Он – чудесный! – горячо вступился за носорога папа. – Просто некоторые… вот некоторые… ничего не смыслят в чудесах, не замечают их, не ценят, а ждут, пока их начнут развлекать фокусами. И в фокусах, кстати, они тоже ничего не смыслят, принимают их за чудеса, а потом страшно обижаются, кричат, что их обманули… А их не обманули. Их развлекли. – Папа щелкнул меня по носу. – И надо уметь отличать обман от искусства.

– А фокусы – это искусство?

– Фокусы – это великое искусство! – Папа достал из кармана домашнего пиджака колоду карт, поднес к свету, стал ловко тасовать одной рукой, а потом жонглировать так, что карты то исчезали, то снова появлялись в руке. Снова собрал колоду, поднес ко мне, предложил: – Выбери карту!

– А, переворот Марселя. Сто раз уже, скучно, – поморщилась я.

– Да что ты, разве переворот Марселя – это скучно? На-ка, сделай.

– Я не могу. Мне мама запрещает в карты, а еще у меня руки маленькие, я стос не удержу. – И я продемонстрировала папе ладошки.

– Руки – что, руки отрастут. А ты думай, что говоришь. Скучно смотреть фокус? Научись его делать. Фокус – чудо для лентяя, милая. Для думающих людей фокус – это работа. Или игра. И поэтому им не бывает скучно.

– А почему фокус – чудо для лентяя?

– Потому что лентяй не знает, не дает себе труда понять механизм… механизм движения мира. Ему лень. Он видит – что, но не понимает – как. Лентяй – это зритель, капризный зритель, дружище, который сидит на жопе ровно (папа иногда бывал очень грубым) и ждет чудес…

– Вместо того чтобы научиться делать фокусы?

– Ну… вроде того. Он вообще не любит делать. Поэтому и надеется на чудо, только чудо для него в одном: ничего не придется делать, все принесут, дадут, покажут, все сделается само собой… И фокусника он часто презирает за то, что тот делает, понимаешь? Делание, действие – работа, созидание, игра…

– Но, папа, разве работа и игра – это одно и то же?

– Запомни, дочь, работа – это то, за что платят деньги. Игра – это то, что тебе нравится делать. Если ты найдешь себе работу по душе – будешь счастлива. Как я.

Щелкнул выключатель, я зажмурилась от резкого света и услышала мамин голос:

– Генрих, что ты морочишь ребенку голову? Ей давно пора спать!

– Мама, у нас очень важный разговор, – сказала я, выглядывая из-за папы. – Оказывается, никакого Деда Мороза нет, это все папины фокусы!

– Бедненькая, ты расстроилась?

– Нет, мама, что ты. Фокусы – это так интересно! Я тоже научусь…

– И думать не смей брать в руки карты!

– Мама, фокусы – это все, что хочешь, а не только карты, – снисходительно объяснила я.

– Совсем свел с ума ребенка… Генрих, немедленно отнеси ее в постель!

Папа отнес меня в детскую, уложил в кровать, поцеловал в нос и шепнул:

– И помни: чудес полн'o. Львы, орлы и куропатки…

Я кивнула, потом притянула папу к себе и шепнула в самое ухо:

– Папа, ты чудесный. Как носорог…

Разговор этот засел занозой в моей голове, тем более что половину из сказанного папой я не очень-то поняла. Так всегда бывало – понятные слова как-то плавно растворялись в течении собственных мыслей, и казалось, что я сама это думала и всегда это знала. А непонятные запоминались остро, беспокоили меня, и я возвращалась к ним снова и снова.