Вероятно, дьявол

Зелёный зал, несмотря на название, обит тяжёлой сосновой панелью, там же декоратор соорудил специальный, также из сосновой доски, бар в форме подковы. В центре стоит огромный зелёного сукна биллиардный стол. До революции этот зал, возможно, служил нуждам таинственной курительной комнаты, куда удалялись мужчины выкурить сигару после ужина и побеседовать без дам, а меня, маленькую девочку, туда и подавно бы не пустили.

В третий – красный – зал можно попасть, пройдя через главный, из-за чего он казался самым обособленным – его и выбрал Профессор, а я покорно шла следом. В случае красного зала – он полностью оправдал своё название – стены покрашены насыщенно-красным, казавшимся розоватым в послеполуденном освещении.

Там был вырезанный из камня камин, массивные радиоаппараты, старые патефоны. Под потолком парили, подвешенные на тонких верёвочках, голубые и красные бумажные кораблики – хотелось сорвать их и надеть на голову на манер детской матросской шапочки. Пахло влажным звериным мехом и отчего-то – кровью. Со стен смотрели головы мёртвых животных. Мы были единственными зачарованными охотниками, если не считать пожилую пару за столиком у окна.

Мы прошли к большому столу, покрытому золотой парчовой скатертью с цветочным узором. На скатерти – четыре большие плоские тарелки со сложенными салфетками из такой же парчи, что и скатерть, оснащённые приборами. В центре стола – высокая, сужающаяся в пику розовая свеча. Прислонённая к стене и отбрасывающая на неё длинную тень, стояла лампа в красном, с бахромой по краю, абажуре. Не успела я сесть, как на полусогнутых ногах к нам подскочил, словно испуганный олень, официант и звонко шлёпнул на стол меню. На часах было 16:59, что в сумме давало мой возраст. Секунду назад всё казалось таким нормальным, и вдруг что-то в воздухе неуловимо переменилось.

– Что будет моя инженю? – спросил Мастер.

Я сложила руки на коленях и заговорила:

– S’il vous plait moi ces… [6]

бриллиантовые серьги, кораллы

крабы, кальмары – и карпы

каберне, кальвадос – кекс

кофе, какао, кумыс – квас

кадриль, кармен – карамель

коломбина, Руссо и Пруст

кокосовый хруст

китовый ус

канделябры, кристаллы

на десерт круассаны, кремы

кринолины королевы, коктейли

канарейки и свиристели.

6

Мне, пожалуйста, эти… (фр.)

Я выдохнула, стараясь не издать при этом ни звука.

– В каком бульварном листке ты это вычитала? – спросил Профессор со смехом.

Я невинно потупила взгляд в тарелку.

– Я сама сочинила, только что.

– Да неужели? – он хмыкнул.

Он взял меню в тяжёлой кожаной папке. Я сделала то же самое. Ассортимент блюд напечатан трогательным куртуазным шрифтом, что вился по периметру афиш, написанных рукой Альфонса Мухи. Этот же шрифт я видела в отлитых на чугунных воротах буквах, складывающихся в название ресторана.

– Так, посмотрим, что у них есть? – довольно бурчал себе под нос Мастер.

– Ой, так много всего!

– В хорошее место я тебя привёл?

– Разумеется. Я и не сомневалась.

– Ты голодная?

– Я всегда голодная!

– Ну, тогда выбирай.

Это правда. Я была страшно голодной, но есть было невозможно, когда в животе порхают бабочки. В тот день я, как всегда на завтрак, съела один творожок, выпила кофе, потом ещё один творожок и ещё кофе, потом творожки закончились, и я только смотрела, как он с аппетитом ел мороженое и с жадностью пил сладкую водичку. Я сделала в уме пометку впредь иметь в морозилке запас пломбира на случай неожиданного вторжения прекрасного в мой замкнутый мирок.

– Выбрала?

Он дал мне время выбрать, а я потратила его, неотрывно любуясь им, запоминая его мельчайшие черты.

– А вы что будете?

– Я – советский человек, Соня, буду салат «Столичный», котлеты по-киевски и, пожалуй, салат тёплый с языком.

– Два салата? – удивлённо спросила я.

– Да, вообще-то я голодный. Ты же меня не накормила!

Вот чёрт, чёрт, я знала, что нужно было настоять – накормить его дома. У меня были заготовлены бутерброды с красной рыбой, но он, сославшись на жару, отказался.

– Ну, а тебе что?

Я нашла в меню самое лёгкое, что, на мой взгляд, будет безопаснее всего для бабочек.

– Салат с морепродуктами «Норвежский», – говорю я, захлопывая меню.

– И всё, что ли? А десерт?

– Божечки, у них и десерты есть!

– А ты как думала!

– Может, попозже.

– Ну смотри, не стесняйся, я угощаю.

– Благодарю, Профессор.

– Фу, не называй меня так!

– Почему? Вы же Профессор, – спрашиваю я с удивлением.

– Чувствую себя слишком старым.

– Тогда я буду называть вас Мастером.

Официант подходит принять заказ. Мастер берёт на себя инициативу.

– …а девушке салат этот…

– Норвежский, – подсказываю я.

– Норвежский.

– Что-нибудь ещё? – официант расплывается в любезной улыбке.

– Всё, – говорю я.

– А напитки?

– Пиво. «Жигулёвское» светлое, – отвечает Профессор.

– «Жигулёвского» нет.

– А какое есть?

– «Живое» попробуйте.

– Живое пить как-то страшно, – шутит он.

Официант не находится с ответом, а я заливаюсь смехом.

– Ну давайте ваше «Живое». А тебе, может, вина к рыбе?

– Можно, – отвечаю, заглядывая ему в глаза.

– Девушке бокал белого вина. Или бутылку?

– Бокала хватит, – говорю я.

– Шардоне, совиньон блан? – спрашивает официант, и оба смотрят на меня.

– Совиньон? – отвечаю неуверенно. Я ещё не знала, можно ли мне пить при Профессоре, но он ведь сам предложил.

– Совиньон, – кивает Профессор.

– Совиньон, – повторяет официант, – можно забрать меню?

– Одно оставьте, – Профессор закрывает свою папку и откладывает.

Когда официант отходит от стола, Профессор достаёт телефон и кому-то звонит.

«Здравствуй, дорогой!

Как у тебя дела?

Да, давно не звонил…

А я тут недалеко от Кривоколенного.

Нет, на Воронцовом Поле в ресторане.

Да, с девушкой.

Нет, со студенткой».

Я заливаюсь краской. Это он что, про меня?

«Свободен сегодня?

Отлично, я зайду попозже».

В смущении я не знаю, чем себя занять, чтобы не подслушивать. Достать телефон, про существование которого я и забыла, кажется невежливым. Я озираюсь по сторонам, рассматривая интерьер зала. Обращаю внимание на заполненный книгами старинный шкаф позади Профессора, где было полное собрание сочинений Толстого, Достоевского и целых три полки занимали бордовые тома Ленина. На другой полке стояли виниловые пластинки в потёртых обложках, коллекция керамических слоников, расставленных полукругом от маленьких по краям к большому по центру. Подперев один из массивных томов, сидел, обхватив колено руками, конечно, не кто иной, как Максим Горький. Радуюсь находке, улыбаюсь.

– Что улыбаешься? – он отрывается от телефона.

– Увидела Максима Горького.

– М-м-м-м…

Видимо, Горький не интересует его так, как меня – он даже не оглянулся проследить за моим взглядом. Снова погружается в телефон ещё минут на десять. Я продолжаю считать слоников, картины, столы, свечи на столах, салфетки, перечисляю про себя все оттенки красного в этом зале.

– Что они так долго? – замечает он, убирая телефон в карман. – Умираю от голода! – поворачивается на стуле, высматривая официанта. Развернувшись обратно, смотрит на меня так, будто забыл о моём присутствии и только сейчас заметил, что я сижу здесь и смотрю на него.