Вершина Великой революции. К 100-летию Октября
Шрифт:
Таким образом, «американский путь», победа которого возможна лишь при громадном влиянии субъективного фактора, открывает перспективы, которые невозможно увидеть с рубежей «прусского пути развития». Вот этот осуществляемый субъективным фактором сдвиг всей оси социально-политической жизни страны далеко влево обусловит и веер новых альтернатив, совершенно невозможных в случае победы «прусского пути». И тогда снова, уже на новой основе, возникнет борьба за наиболее прогрессивный вариант. «Бороться всеми силами всегда и непременно за максимум наших требований» – вот ленинский методологический принцип.
Если провести такой мысленный, но отнюдь не фантастический эксперимент – представить себе два схожих общества, в одном из которых благодаря субъективному фактору постоянно побеждает крайняя левая альтернатива, а в другом – крайняя правая, то по прошествии некоторого исторического времени былая схожесть этих двух обществ исчезнет – так будут разительно отличаться они одно от другого.
Иначе говоря, из одной и той же исходной экономической основы в силу различного воздействия субъективного фактора вырастают так далеко друг от друга отстоящие общества.
Думается, так «авторство» человека может быть выявлено более наглядно.
Здесь особенно ясно видно, что формула об «авторстве» человека употребляется вовсе не в каком-то условном, переносном смысле, а в самом полном и точном значении этого слова.
И вместе с тем в этих ленинских установках нет ни грана от методологии исторического субъективизма и волюнтаризма, от методологии народнического
Ленинская позиция одинаково далека как от объективизма, преклоняющегося перед «естественноисторическим» (что на языке объективизма означает – стихийным) развитием, так и от субъективистской наивности, стремящейся «по своему усмотрению» направлять ход исторического движения…
Вот и революционный процесс 1917 года категорически отказывался укладываться в рамки, намеченные для него Плехановым. Это были святые для Плеханова «рамки» – вычерченные по лекалам его великих учителей – Маркса и Энгельса (вычерченные, что не следует забывать, в середине XIX века).
Что же предуказывали, по убеждению Плеханова, эти рамки?
В феврале 1917 года свергнута российская монархия, это олицетворение феодальных отношений. После феодализма какой должен придти общественный строй? Капитализм! А кто является главным субъектом капиталистических отношений и, следовательно, лидером антифеодальных революционных преобразований? Естественно, буржуазия! Значит, революция должна идти в буржуазно-демократических рамках и завершиться установлением буржуазного, капиталистического строя. Пролетариат, за интересы которого всю свою жизнь боролся Георгий Валентинович, должен понять: это – не его революция. Его задача: подталкивать буржуазию и ее политических лидеров к установлению возможно более демократического буржуазного строя. Стремиться взять в свои руки власть – будет для него большой и трагической ошибкой. «В течение последних месяцев, – писал Плеханов, – нам, русским социал-демократам, очень часто приходилось вспоминать замечание Энгельса о том, что для рабочего класса не может быть большего исторического несчастья, как захват политической власти в такое время, когда он к этому еще не готов. Теперь, после недавних событий в Петрограде, сознательные элементы нашего пролетариата обязаны отнестись к этому замечанию более внимательно, чем когда бы то ни было. Они обязаны спросить себя: готов ли наш рабочий класс к тому, чтобы теперь же провозгласить свою диктатуру? Всякий, кто хоть отчасти понимает, какие экономические условия предполагаются диктатурой пролетариата, не колеблясь, ответит на этот вопрос решительным отрицанием. Нет, наш рабочий класс еще далеко не может, с пользой для себя и для страны, взять в свои руки всю полноту политической власти. Навязать ему такую власть, значит, толкать его на путь величайшего исторического несчастья, которое было бы, в то же время, величайшим несчастием и для всей России. В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство… Последствия и теперь уже весьма печальны. Они будут еще несравненно более печальными, если сознательные элементы рабочего класса не выскажутся твердо и решительно против политики захвата власти одним классом, – или еще того хуже – одной партией. Власть должна опираться на коалицию всех живых сил страны, то есть на все те классы и слои, которые не заинтересованы в восстановлении старого порядка… Сознательные элементы нашего пролетариата должны предостеречь его от величайшего несчастья, какое только может с ним случиться» [100] .
100
Открытое письмо к петроградским рабочим // «Единство». № 173, 28 октября 1917 г.
И еще. Покуда идет война, ни в коем случае не следует использовать (и усугублять антивоенной агитацией) нелегкую ситуацию, в которой оказалась Россия, для радикальной пролетарской революции. Надо помогать буржуазно-демократической революции, буржуазно-демократической власти защищать страну от германской агрессии и довести войну до «победного конца».
Вроде бы все удивительно стройно и удивительно логично. Но… Но почему-то ни одна серьезная социальная и политическая сила не спешила включать Плеханова в свои ряды. И ни с одной из них не желал объединяться Плеханов. Так, приветствуя его «патриотическо-оборонческую» позицию, к нему протаптывали дорожки, вели с ним переговоры лидеры всего спектра буржуазных партий – от кадетов до октябристов и даже крайних правых: Милюков, Гучков, Родзянко, Пуришкевич… Он их поощрял: это – ваша революция, действуйте. Но идти в тесном ряду с вами мне не по пути: моя «компания» – рабочий класс. И я буду с ним – и в ходе вашей революции, и в вашем будущем буржуазно-демократическом строе. Буду и там отстаивать его экономические, политические и культурные интересы. Да, и интерес Милюковых-Гучковых к союзу с Плехановым постепенно ослабевал – видели, как на глазах тает его авторитет в социалистических кругах.
Неоднократно предлагал Плеханову министерский пост в своем правительстве Александр Керенский. Плеханов желал «полубуржуазному» Керенскому успеха. Он приветствовал «новое правительство (Керенского), появившееся на свет под знаком спасения родины и революции от внешнего врага»; «преступлением перед революцией было бы не только восставать против него, но и воздвигать перед ним хотя бы самомалейшие препятствия» [101] . Но вступать в тесный союз с человеком, не ставящим задачу отстаивания интересов пролетариата, не желал. И к «псевдовеличию», демонстрируемому Керенским, относился с иронией. Вот его комментарий в связи с речью Керенского о «цветах души» на Государственном совещании в Москве: «Слезливый Ламартин был всегда мне противен, – говорил Плеханов, сравнивая российского первого министра с одним из членов Временного правительства Франции 1848 года, – но Керенский даже не Ламартин, а Ламартинка, он не лицо мужеского пола, а скорее женского… Его речь достойна какой-нибудь Сарры Бернар из Царевококшайска. Керенский – это девица, которая в первую брачную ночь так боится лишиться невинности, что истерически кричит: мама, не уходи, я боюсь с ним остаться». Однако на вопрос, неужели именно в таком тоне он будет писать статью о Государственном совещании, Плеханов ответил: «Всего того, что я о Керенском думаю, я написать не могу. Пока нет другого правительства, забивать насмерть существующее – значило бы… делать дело Ленина» [102] .
101
Новое министерство // «Единство». № 85, 9 июля 1917 г.
102
Валентинов Н. В. Беседы с Плехановым в августе 1917 г. // Валентинов Н. В. Наследники Ленина / Ред. – сост. Ю. Г. Фельштинский. М., 1991. С. 185.
Ну, тогда, может быть, социалистические партии должны были быть с Плехановым (может быть, даже во главе с ним)? Как будто бы для этого имелись все основания. Я счастлив, сказал Плеханов на площади Финляндского вокзала 31 марта – по возвращении из эмиграции, что красное знамя, поднятое (молодым Плехановым) 40 лет назад на Казанской площади в Петербурге, развевается ныне над всей русской
землей. Ну, а раз ты первым (!) поднял это знамя и на протяжении сорока лет его защищал, и под ним собирались тысячи твоих единомышленников, то кому, как не тебе, в долгожданные дни революции встать во главе их или, по крайней мере, в их первых рядах? Но, увы, ни того, ни другого не происходило. Лидерам Совета (второй – наряду с Временным правительством – власти в России) претила откровенная, а иногда и просто вызывающая, «социал-патриотическая» позиция Плеханова. Анжелика Балабанова, бывшая ученица Плеханова и один из лидеров итальянских социалистов, вспоминала, как потрясла ее фраза Плеханова: «Что касается меня, если бы я не был стар и болен, то пошел бы в армию. Мне доставило бы огромное удовольствие поднять на штык ваших немецких товарищей». Да, и Плеханов не собирался расшаркиваться перед теми социалистами, которые не разделяют его позицию «война до победы». Вот его отношение к ним: «Доказывая, что мы переживаем буржуазную революцию, Церетели, Скобелев и другие являлись противниками Ленина; отстаивая циммервальд-кинтальскую утопию, они выступали его союзниками и… сообщниками. Потому-то я назвал их полуленинцами. …Циммервальдская душа должна была в груди меньшевиков оттенка Церетели и Скобелева взять верх над марксистской душой. И она, действительно, взяла верх над нею. Церетели и его друзья, сами того не желая и не сознавая, прокладывали путь для Ленина. Они, так разумно утверждавшие, что захват власти трудящейся массой был бы для нее величайшим историческим несчастием, чрезвычайно много сделали для того, чтобы толкнуть ее в бездну этого несчастья» [103] .103
Что посеяли, то и пожали // «Единство». № 138, 12 сентября 1917 г.
Меньшевики-«полуленинцы» уже не внимали с прежним пиететом укоризнам своего бывшего Учителя. Они не без сожаления констатировали: «История сыграла с ним злую шутку: его, первого, кто наметил прямой путь революции, она вынудила всем весом своего авторитета воспротивиться революционному движению во время войны, а когда наконец, без него и помимо его, началась революция, история вывела его из борьбы, оставила в стороне и дала ему единственное утешение – кляузно жаловаться» [104] .
104
«Рабочая газета». 25 мая 1917 г.
И старые, обожавшие Плеханова друзья, не разделявшие его позиций 1917 года, все больше отдалялись от Георгия Валентиновича.
Осип Васильевич Аптекман, давний друг Плеханова – со времен народнической юности, «Земли и воли», «Черного передела», социал-демократ, интернационалист. «Этот раз Плеханов, – пишет он об одном знаковом выступлении Георгия Валентиновича, – уж показал подлинное свое лицо: он выступил ярым защитником войны, решительным сторонником „союзников“… Плеханов, таким образом, публично и безоговорочно заявил своей речью, что он стал уже по ту сторону баррикады, перекочевал на тот берег… Плеханов – „социал-патриот“, Плеханов – идеолог империалистической войны, Плеханов в трогательном единении с совершенно чуждыми ему элементами: с правыми эсерами, с правыми эсдеками до кадета Милюкова включительно… И еще я вспомнил роковое одиночество Плеханова в последние годы, его полная изоляция от бывших его соратников, его расхождение с бывшим его другом-товарищем П. Б. Аксельродом». И далее – просто щемящие сердце и душу строки: «Мы сели на скамейку на перроне и… молчали. Жуткое молчание. Плеханов опустил голову. Меня охватило, сказал бы, похоронное чувство. И подлинно: то хоронили мы нашу многолетнюю дружбу, наше дорогое молодое прошлое, совместно пережитое и передуманное… Целую полосу жизни… Я мельком взглянул на Плеханова: „орел“ с подбитыми крыльями, „орел“ – с потухающим взором… Он не глядит уже вперед, вдаль, как это раньше бывало, его проникновенные взоры не прорезывают уж далекие, светлые перспективы грядущего, – его голова опущена… его прозорливый взгляд угас… Раненый насмерть орел… Когда он вернулся в Россию, он не пожелал видеть старых своих друзей, с которыми идейно разошелся… И разумно. Инакомыслящие друзья – уже не друзья и не товарищи» [105] .
105
Аптекман О. В. Георгий Валентинович Плеханов: из личных воспоминаний. Л., 1924. С. 95, 96.
И Вера Ивановна Засулич, чье имя и судьба неразрывно связаны с Георгием Валентиновичем, в глубокой растерянности стояла в сентябре 1917 года перед выбором: принять приглашение «Жоржа» (Плеханова) войти в его группу «Единство» или нет. «На мои слова, – вспоминала меньшевичка Татьяна Вулих, – что это будет для нее прекрасно… раз она… разделяет позицию Плеханова и считает необходимым публично бороться со все возрастающим влиянием в партии интернационалистов, она должна его поддержать, тем более что Плеханов одинок, она ответила: „Все это так, и, не будь этих соображений, я бы не раздумывала, а просто отказалась. Но ведь принять приглашение – это значит порвать с партией (то есть – с меньшевиками, которых в ту пору Плеханов именовал «полуленинцами». – Г. В.), окончательно уйти из нее. Положим, Плеханов неплохая компания, но ведь он не один, а окружен другими, и кто с ним? Алексинский, Иорданский – это мразь. Бедный Жорж, с кем ему приходится работать, а расстаться с ними он не захочет – у него нет людей“» [106] . С какими же людьми приходится теперь шагать Плеханову, если деликатнейшая и интеллигентнейшая Вера Ивановна не нашла для их характеристики другого слова, как «мразь»! Действительно: «Бедный Жорж»!
106
Цит. по: Костяев Э. В. Проблемы войны и мира в платформах и деятельности Г. В. Плеханова и меньшевиков в 1914 – марте 1918 года: дисс. … д-ра ист. наук. Саратов, 2014. С. 248.
Итак, прежние единомышленники по меньшевистской партии («полуленинцы») отторгнуты Плехановым и превратились в «полупротивников». А что же «полный» ленинец (то есть Владимир Ильич)? С ним-то как быть?
С ним – разрыв полный и абсолютный. Хотя (что удивительно!) – при какой-то то и дело прорывающейся невольной внутренней симпатии к ленинской твердости, цельности, последовательности. Так, указывая на совпадение (хотя и по разным основаниям) ленинской и своей критической оценки Стокгольмской конференции (апрель 1917 года), Плеханов пишет: «Рабочая газета» (орган меньшевистского ЦК. – Г. В.) иронизирует по поводу того, что я сошелся с Лениным в своем отношении к Стокгольмской конференции. Но я не настолько проникнут фракционным духом, чтобы оспаривать Ленина, когда он говорит: дважды два четыре. Впрочем, я согласен с Лениным лишь во взгляде на немецких большевиков. Во взгляде на французские дела мы решительно расходимся. При том, если нужно выбирать между Лениным и миролюбцами из „Рабочей газеты“, то я предпочту Ленина, как человека более смелого и последовательного. …Моя точка зрения прямо противоположна точке зрения Ленина, однако не могу же я не видеть, что он – цельный тип, тогда как вы, почтенные товарищи из „Рабочей газеты“, были и остаетесь… только полу– Лениными» [107] .
107
Плеханов Г. В. Год на родине. Париж, 1921. Т. I. С. 73.