Весь Беляев Александр в одном томе

Давыдов еще крепче «присасывается» к железному полу трубы. Живой человек борется с бездушными силами. Кто победит? Кто победит?

Две трети трубы пройдены. Остается одна треть. Здесь ветер как будто чуть-чуть тише, но Давыдов не может ни на минуту отпустить ладони. Они единственный его тормоз. Быть может, здесь удастся перевернуться?.. Что, если бы перекувыркнуться? Окажешься лежащим на спине, а потом перевернуться на живот и ползти назад… Страшно!.. Но тогда, может быть, удастся вылезть из трубы?.. Раз, два, три…

Давыдов не сразу понял, что с ним случилось. Он перевернулся несколько раз в воздухе, упал, потом скользнул вперед, инстинктивно уперся ладонями в пол, остановился, открыл глаза и… что это?.. Мерцающий подвижной круг вентилятора находится совсем возле него!.. В одну секунду Давыдова пронесло метров двадцать пять… Смерть заглянула Давыдову в глаза. Он весь похолодел… На теле выступил холодный пот… Ему осталось жить всего несколько минут… Давыдов дышал тяжело и прерывисто, как будто не хватало воздуха, хотя воздуха было более чем достаточно. Он опустил голову и закрыл глаза… Он не хотел смотреть на вентилятор. От мелькания сверкающих лопастей у него кружилась голова. Он боялся, что потеряет сознание. Впрочем, может быть, это и лучше? Умереть не замечая…

Давыдов не знал, сколько прошло времени. Отрывочные мысли носились в его голове. Как странно! Труба. Ветер в трубе. Вентилятор. Мотор. В этом нет ничего страшного. Все это так привычно и обыденно.

Но вот в трубу попадает живой человек, и все изменяется: и труба, и ветер, и вентилятор, и мотор становятся смертельными врагами. Все грозит смертью… Акула — прекрасная идея… Акула провисит всю ночь. Завтра в лабораторию придут люди — первым Семенов, и они найдут акулу, рассекающую ветер своим идеально обтекаемым телом, а за вентилятором — куски костей и мяса… Впрочем, быть может, вентилятор остановится?.. Застрянут кости… Едва ли! Лопасти его крепки… Как-то попали в вентилятор сорвавшиеся части шасси, и их сломало, как соломинки. А все-таки?.. Если повернуться ногами, то, может быть, ноги, кости ног заставят вентилятор остановиться? Лучше остаться без ног, чем без головы.

«Это даже смешно! Как долго я жив».

Давыдов чуть-чуть приоткрывает глаза и немного приподнимает голову. Он все еще лежит у самого вентилятора. Да, здесь воздушное течение слабее. Оно растекается по всей окружности…

Ладони не держат… Кажется, тело опять начинает медленно двигаться. Сантиметр за сантиметром… Вот, вот, вот!..

— А-а-а-а-а!.. — кричит Давыдов и теряет сознание…

Так наступает смерть.

Но не всегда потеря сознания оканчивается смертью. Давыдов открыл глаза и с удивлением смотрел на акулу, висящую над ним.

— Пришел в себя? — спрашивает Семенов. Но откуда он взялся? И почему Давыдов жив? Ведь он попал под вентилятор. Давыдов ясно помнит, как его ударила по голове лопасть вентилятора, а потом наступила тишина — тишина смерти.

— Почему?.. — только мог спросить Давыдов.

— Да, вот именно — почему? — отозвался Семенов. — Выпороть тебя надо!

Давыдов удивился. Он еще лежал в трубе, но ближе к входному отверстию, и тут же стоял Семенов, наклонившись над Давыдовым так спокойно, как будто был у своего станка. И его не сносило ветром — и ветер, и труба, и вентилятор — все было обычное, не страшное, не смертельное. Почему?.. Мотор не работает, ветер не свистит, вентилятор не жужжит. Но это тишина не смерти, а жизни.

— Как ты попал сюда? — спросил Давыдов, приходя в себя.

— Очевидно, так же, как и ты. Ты хотел ночью испытать свою модель тайком от меня, а я хотел свою — тайно от тебя. Я вошел тем же путем, что и ты, услышал шум мотора и догадался, что ты опередил меня. Но я долго не мог найти тебя.

— Я кричал… Быть может, раньше?

— Ну да, и я искал, пока не догадался заглянуть в трубу. Я тотчас остановил мотор… А по голове тебя все-таки маленько задело. Ничего, до свадьбы заживет! Пожалуй, ты теперь возненавидишь свою акулу?

— Напротив, акула… великолепна, а я — тело, очень плохо обтекаемое. Будь у меня тело акулы, я легко выбрался бы из трубы.

Отворотное средство

— Что ты сегодня такая задумчивая, Катюша?

— Так…

— Это ж не ответ!

Помолчали.

Катя Опочкина и Алеша Кучин — вузовцы, товарищи, друзья неразлучные. Оба молодые, румяные, голубоглазые, — как брат с сестрой. Только у Катюши глаза посиней.

В воздухе пахнет молодыми клейкими листочками тополя. Весна!

Катя опускает голову, внимательно смотрит на тротуар и говорит как бы невзначай:

— Мама меня хочет выдать замуж…

Что?., вы?., за?… — Алеша останавливается как вкопанный. От удивления у него даже рот раскрылся. Несколько мгновений он стоит в окаменении, потом нагоняет Катюшу, которая прошла вперед, и разражается целым водопадом негодующего красноречия. Он говорит о предрассудках, о насилиях над личностью старого, отжившего мира, о новом быте, о правах женщины, о ее раскрепощении, об обязанностях комсомолки… И, странное дело, эти слова, которые Катюша слышала так много раз на собраниях, лекциях, дискуссиях, теперь ей кажутся какими-то новыми, волнующими, живыми… Она с удовольствием слушает Алешу, изредка поглядывая на него.

И неужели же ты, — заканчивает патетически Алеша, подчинишься этому насилию?

Лицо Катюши еще грустное, а губы уже улыбаются.

— Нет, Алеша, я не подчинюсь. Но придется выдержать большую борьбу, быть может, поссориться с матерью, это так неприятно. Мне тяжело огорчать ее. Она ошибается, но ведь она это делает из любви ко мне…

— Эгоизм это, а не любовь! — говорит Алеша, несколько успокоившись. — А кто он, нареченный, которого прочат тебе в мужья?

— Николай Семенович Глухарев.

— Мясник? Частник? — опять кричит Алеша с возмущением. Но в этом возмущении уже как будто меньше личной заинтересованности: ведь Катюша не выйдет замуж за мясника. — Я не ожидал этого от Марьи Григорьевны. Толстомордый дядя, не меньше сорока лет!.. И чем же он привлек так твою мамашу?

— Она очень беспокоится за мое будущее. Она говорит, что молодые люди теперь все испорченные, легкомысленные. Сегодня женится, завтра бросит, и буду я несчастная. «А за Николаем Семеновичем ты будешь как за каменной стеной. Такой не изменит, не бросит. И домик есть, торговлишка есть. Голодать не будешь… Дай мне умереть спокойно», — говорит мама.

— Мещанское болото… буржуазное окружение… — бурчал Алеша.

— Я не выйду замуж за Глухарева, но мне и маму огорчать не хочется. Я не знаю, что мне делать… Если бы можно было так, чтобы это дело с Глухаревым само как-нибудь расстроилось…

— Убить этого гада — вот и расстроится! Но только это не годится. Лучше вот что. Бросай ты свою мамашу и переезжай ко мне. Поплачет твоя Марья Григорьевна и помирится.

Катюша отрицательно покачала головой.

— Это убьет ее. Лучше бы как-нибудь иначе.