Весь Беляев Александр в одном томе
Шрифт:
Пробовал я с ним спорить, вижу — ни к чему. Уперся человек, боится.
«Теперь, — говорит, — обезличка уничтожена. Персональная ответственность на мне. Я один отвечаю. Не могу. Рад бы, да не могу!..»
Вышел я от директора, а у крыльца меня уже товарищи дожидаются.
«Ну что?..»
Махнул рукой: «Отказ!»
«Как так отказ? На такое-то дело!..»
Крик, шум. Среди моих товарищей несколько туркменов, узбеков было. Горячие ребята. Хотели прямо к директору всей компанией валить.
«Мы лучше к предзавкома пойдем, к товарищу Окизову, свой парень, с ним скорее сговоримся!» — предложил кто-то.
«И к предзавкому пойдем, и к секретарю ячейки.
Пошли к Окизову. Тот в фотоэлементах ничего не понимает, но выслушал нас внимательно. И не улыбается, хотя и есть куда улыбку прятать: усы густые, только бороду бреет. «Кроса», как говорят туркмены, — «лысая борода», безбородый.
«Что-то мудреное затеяли вы, товарищи, — говорит, — выйдет ли толк?»
«Выйдет! Выйдет! — кричим. — Мы уже делали. У нас уже маленькая лампочка горела».
«А вы не зажжете ее передо мною?» — спрашивает.
«Зажгли бы, да перегорела».
«А отчего перегорела? Может быть, и все лампочки перегорать будут?»
Объяснили ему. Крутит головой.
«Если бы я сам видал».
«Да пойми же, лампочки другой нет!»
«А вы достаньте, выпишите. Своими глазами увижу — помогу вашему делу».
Опять двадцать пять! Хорошо еще, если в Ашхабаде или Ташкенте достанешь. А если из Москвы выписывать, когда-то получишь? Не терпелось нам. А делать нечего. Разослали письма знакомым, заказ в Москву. И ждать-то нам долго пришлось бы, если бы не случай.
Приехала изыскательская партия Геолкома. Я познакомился с одним ленинградцем и в свой выходной день отправился с ним в пески. Заночевали в палатке. А он, приятель-то мой новый, скорпионов, тарантулов боится. Ворчит, ворочается на кошме, да вдруг как крикнет. Укусил его кто-то. Вскочил, пошарил в темноте, и вдруг, вижу, свет вспыхнул. Фонарик карманный! Я набросился на фонарик, как басмач на овец, бедняга и фонарь выронил, больше скорпиона меня испугался. Я ему кое-как объяснил, успокоил его. Прошу лампочку подарить или продать — ни за какие деньги! Боится впотьмах со скорпионами остаться. «Последняя лампочка!» — говорит. Ну что ты поделаешь? Не удушить же человека из-за лампочки, не украсть ее. Начал я его и так и сяк уламывать. И чем же убедил в конце концов? Тем, что свет зажигать еще опасней, что на свет вся пустынная нечисть еще больше лезет. На опыте, на факте ему доказал: зажгли фонарик, и действительно поползли, закишели, забегали — все к свету. Подарил-таки!
Уж не помню, успел ли я ему и спасибо сказать. Прямо так ночью и помчался обратно в Коунрад, ребят своих разбудил, а те к Окизову. Его с кровати подняли. И ничего я с ними не мог поделать.
«Ребята, — говорю, — да ведь ни к чему ночью-то! Для моего фотоэлемента свет нужен, элемент-то еще не заряжен».
Окизов сердит на то, что его среди ночи разбудили. Услышал он мой разговор с ребятами, да и говорит мне:
«Так, значит, сейчас ты не можешь лампочку зажечь? Надо солнца ждать? А на что мне твоя лампочка при солнце, когда и так светло? Плохое твое изобретение, заочный инженер! Не дам меди!» И снова на кровать завалился.
Ну уж тут и я из себя вышел. Трясу его за плечи: «Подожди, Окизов, засыпать! Дай хоть объясню тебе!»
А он то ли взаправду, то ли нарочно — захрапел на всю комнату, и ничего с ним не поделаешь.
Утром я его встречаю и говорю:
«Выспался, Окизов?»
«Выспался».
«И сил сном набрался?»
«И сил набрался».
«Так пойми же ты, что и мой фотоэлемент вот так же действует. Только он днем, при солнце, сил набирается, а ночью работает. Солнце мои лампочки
днем силой заряжать будет, а ночью они гореть будут».Ну как ему иначе объяснишь? Главное понял, однако.
Среди моих товарищей — молодых туркмен — уже многие электротехнику знали и физику, а этому не пришлось еще в советской школе учиться. Ну да ничего, думаю, мы его тоже скоро подкуем насчет электрификации.
Зарядил я в тот день светом свои фотоэлементы, а вечером Окизов хлопал в ладоши от удовольствия, глядя на маленькую горящую лампочку, и, несмотря на то что уже поздновато было, сам побежал к директору. А мы остались дожидаться.
Вернулся Окизов совсем в другом настроении. Видно было, что директор хорошим ушатом воды его окатил.
«А ты меня не обманул, заочный инженер?» — спрашивает Окизов.
«Как это обманул? В чем?»
«А в том, что, может быть, ты этот самый… элементик от карманного фонаря где-нибудь спрятал, от него и ток брал. Такие случаи, говорят, были. Какой-то изобретатель уверял, что из земли тоже можно электричество добывать. И добывал, а потом оказалось, что у него в земле элементы закопаны были».
Вот оно что! Не утерпел я. «Ребята, — говорю, — директор нас в обмане подозревает! Айда к нему!»
«Бас!» — кричит один туркмен-комсомолец. «Бас» значит «дави». От этого слова и «басмачи» называются. Ну, и надавили мы на директора. Заставили его пойти с нами и самому посмотреть.
Он все внимательно осмотрел, видит — никакой фальши нет.
Сел у меня за стол, вот тут, где ты сейчас сидишь — в этой комнате все и происходило, — закурил папироску и говорит:
«Вы меня простите, товарищи, давайте поговорим мирно. Каждый себя бережет. Не подумайте; что я какой-нибудь вредитель и против вашей затеи. Затея хорошая. Отличная затея. Если удастся, большое дело сделаете. Но станьте вы на мое место. А если не удастся? Как вы думаете, погладят меня по головке за медь-то? Да и не в одной меди дело. Ведь вам нужны будут тонкие медные листы. У нас их не сделать. Надо на заводе заказывать. Как оформить такой заказ? На чьи средства?»
«Вы нам только медь отпустите, а уж мы все остальное устроим!» — отвечаю я.
«А с медью так дело обстоит. Сам я, на свой страх, не дам, и не просите. Но давайте попытаемся получить разрешение треста. Я со своей стороны обещаю поддержать ваше ходатайство и подтвердить, что в лабораторных условиях вы добились успеха, хотя… гм… конечно, многое, что удавалось в лаборатории, не вытанцовывалось на практике… Но об этом мы сейчас говорить не будем. Так по рукам?»
Молчим мы все.
«Ведь вы, товарищ Окизов, на себя личную ответственность не возьмете?»
Вижу: и Окизов жмется. Ему это простительно. Откуда ему знать, что из нашей затеи получится?
«Так на этом и покончим, — говорит директор. — Завтра мы пишем в трест!»
Ушел он, ушел Окизов, а мы сидим кто на столе, кто на табуретке, а кто и прямо на полу, на корточках. Время за полночь, а никому в голову сон не идет. Думаем: как быть? И вот один говорит:
«Директор не против нас. Директор не хочет быть только против себя. Он боится отпустить медь потому, что меди не хватит для фабрик и заводов. А мы еще, наш рудник, не выполнили промфинплана. Задолжали стране. Что надо сделать, чтобы директор дал медь? Мы пойдем завтра к нему и скажем: мы все записываемся в ударники. Мы обязуемся ликвидировать прорыв. Мы перевыполним план. А медь, которая нам нужна для крыши, мы будем добывать в сверхурочное время, бесплатно. Если из нашего фотоэлемента ничего не получится, мы возвращаем руднику всю медь».