Весь Дэн Браун в одном томе

Она ждала.

Но он, должно быть, передумав, только улыбнулся и вежливо переменил тему:

— Итак, почему я здесь?

Элизабет пригласила его к столику из нержавеющей стали, за которым, видимо, происходили совещания.

— Присаживайтесь. Мне надо кое-что вам показать.

Лэнгдон неторопливо подошел к столу, и Элизабет отметила, что хотя профессор явно заинтригован неожиданным вызовом, он не проявляет ни малейшего беспокойства. Вот человек, который живет в ладу с самим собой. Будет ли он так же невозмутим, когда узнает, зачем его пригласили? — подумала она.

Он сел, и Сински без предисловий подала ему предмет, который она с сотрудниками извлекла из депозитной ячейки каких-нибудь двадцать часов назад.

Лэнгдон внимательно рассмотрел маленький резной цилиндр и кратко охарактеризовал его назначение. Ей оно было уже известно. Этот старинный валик использовался для оттисков. На нем было вырезано страшное изображение трехглавого Сатаны и одно слово: saligia.

— Saligia, — сказал Лэнгдон, — это латинское мнемоническое…

— Для семи смертных грехов, — подхватила Элизабет. — Мы осведомились.

— Хорошо… — В голосе Лэнгдона слышалось недоумение. — Вы по какой-то причине хотели показать это мне?

— Да. — Сински забрала цилиндрик и стала энергично его встряхивать. Внутри загремел шарик.

Лэнгдон с удивлением наблюдал за ней и хотел уже спросить, что она делает, но в это время торец валика засветился, и она направила его на гладкий участок стенки фюзеляжа.

Лэнгдон тихо присвистнул и подошел к изображению.

— «Карта ада» Боттичелли, — сказал он. — На сюжет Дантова «Ада». Полагаю, вам это уже известно.

Элизабет кивнула. Она со своей группой нашла это изображение в Интернете, с удивлением узнав, что оно принадлежит Боттичелли, известному в первую очередь своими светлыми, идеализированными образами «Весна» и «Рождение Венеры». Сински обожала обе картины, хотя воспевали они плодородие и жизнетворную силу и были еще одним горьким напоминанием о ее собственном бесплодии. Это было единственным постоянным сожалением в ее жизни, в других отношениях чрезвычайно плодотворной.

— Я надеялась, что вы растолкуете мне символическое содержание этой картины, — сказала Сински.

В голосе Лэнгдона впервые послышалось раздражение.

— Вы за этим меня привезли? Я думал, у вас правда что-то чрезвычайное.

— Снизойдите к старческому капризу.

Лэнгдон тяжело вздохнул.

— Доктор Сински, вообще говоря, если вам надо что-то узнать о какой-то картине, лучше всего обратиться в музей, где хранится оригинал. В данном случае это Апостолическая библиотека Ватикана. В Ватикане есть великолепные искусствоведы, и они…

— Ватикан меня терпеть не может.

Лэнгдон удивился:

— И вас тоже? Я думал, только меня.

Она грустно улыбнулась:

— ВОЗ твердо убеждена, что широкая доступность контрацептивов — одно из ключевых условий здоровья планеты и в смысле предотвращения болезней, передаваемых венерическим путем, и в смысле контроля рождаемости.

— А Ватикан считает иначе.

— Да. Он потратил массу сил и денег, объясняя странам «третьего мира», какое зло несут противозачаточные средства.

— Ну да, — с улыбкой отозвался Лэнгдон, — кому, как не восьмидесятилетним старцам, давшим обет безбрачия, наставлять мир в вопросах секса.

Лэнгдон нравился ей все больше и больше.

Она встряхнула проектор, чтобы подзарядить, и снова навела на стенку.

— Профессор, посмотрите внимательнее.

Лэнгдон шагнул к проекции, всмотрелся, подошел еще ближе и вдруг застыл.

— Странно. Она изменена.

Быстро заметил.

— Да. И прошу вас объяснить, что означают эти изменения.

Лэнгдон молча рассматривал картину, задержался на десяти буквах, из которых составилось слово catrovacer… потом на чумной маске и на странной фразе по краю со словами «глаза смерти».

— Кто это сделал? — спросил он. — Откуда эта вещь?

— Сейчас чем меньше вы об этом знаете, тем лучше. Я рассчитывала, что вы сможете проанализировать эти изменения и объяснить нам их смысл.

— Прямо здесь? Сейчас?

— Да. Я понимаю, это с нашей стороны бесцеремонность, но не могу даже выразить, насколько это важно для нас. — Она помолчала. — Вполне может быть, что на карту поставлена наша жизнь.

Лэнгдон посмотрел на нее с тревогой.

— На расшифровку может потребоваться изрядное время, но если это так важно для вас…

— Благодарю. — Сински прервала его, пока он не передумал. — Вам надо кому-нибудь позвонить?

Лэнгдон покачал головой и сказал, что намеревался провести выходные тихо и в одиночестве.

Отлично. Сински усадила его за отдельный стол, с проектором, бумагой, карандашом и ноутбуком, имеющим надежный выход на спутник. Лэнгдон был глубоко озадачен этим интересом ВОЗ к переделанной картине Боттичелли, но послушно принялся за дело.

Решив, что он будет изучать картину несколько часов, доктор Сински занялась своими бумагами. Она слышала, как он время от времени встряхивает проектор и пишет в блокноте. Не прошло, наверное, и десяти минут, как он положил карандаш и объявил:

— Cerca trova.

Сински повернулась.

— Что?

— Cerca trova, — повторил он. — Ищите, и найдете. Вот что там зашифровано.

Сински поспешила к его столу, села рядом и зачарованно выслушала объяснение Лэнгдона, каким образом перемешаны круги Дантова ада и как, будучи расставлены в правильной последовательности, они дают итальянскую фразу cerca trova.

Ищите, и найдете? — удивлялась Сински. Это желал сообщить мне маньяк? Фраза звучала прямым вызовом. Вспомнились угрожающие слова безумца, которыми закончилась их встреча в Совете по международным отношениям. Что ж… тогда потанцуем?

— Вы побледнели, — сказал Лэнгдон, пристально глядя на нее. — Я так понимаю, вы ждали другого объяснения?

Сински овладела собой и поправила амулет на шее.

— Не совсем такого… Скажите, этой картой ада мне предлагают что-то искать?