Весь Карл Май в одном томе

Впрочем, для одного из них слово «любопытство» явно не годилось. На его лице читалось, пожалуй, совсем иное чувство; я бы назвал его ужасом.

Он был одет как штиптар-мусульманин: короткие, блестящие сапоги, белоснежная фустанелла [1236] , красная куртка, украшенная золотом, с серебряным патронташем на груди, голубой пояс, из-под которого выглядывали рукоятки двух пистолетов и ятаган; на голове его виднелась красная феска с золотой кисточкой. Судя по одежде, он был человеком очень зажиточным.

1236

Фустанелла — юбка в мужском национальном костюме у албанцев и греков.

Его худое лицо отличалось резкими чертами и было окрашено в сочный желтый цвет — дубильщики называют такой цвет «schutt» («осыпным»). Густая, черная борода, спускаясь двумя клинышками, доставала почти до груди; глаза его тоже были темно-черными; он не сводил с нас взгляда; он смотрел на нас широко раскрытыми глазами.

Рот его был приоткрыт; сквозь пряди бороды поблескивали белые зубы; правой рукой он сжимал рукоять ятагана; все его тело сильно подалось вперед. Казалось, он хотел броситься на нас с клинком. Я никогда не видел его, но, лишь взглянув, сразу узнал. Я шепнул Колами:

— Тот, желтолицый, — Жут? Не так ли?

— Да, — ответил он. — Плохо, что он нас увидел!

— Нет, для меня это даже хорошо; это ускорит развязку. Он узнал меня по вороному скакуну; он узнал каурого коня и лошадей аладжи; теперь он понял, что мы не только спаслись от нападения, но и сами расправились с углежогом и аладжи. Он уверен, что мы приехали поквитаться с ним, а поскольку лишь слепой не приметит англичанина, которого сам же заманил в шахту, то он поймет, что сперва мы направимся в эту шахту. Будь начеку! Игра начинается.

Мы оба ехали впереди. Оско и Омар следовали за нами. Халеф и лорд немного отстали, причем англичанин, увлеченный беседой с хаджи, даже не обратил внимание на стоявших мужчин. Но теперь он заметил их. Он осадил лошадь и уставился на перса.

Тем временем мы подъехали к двери хане и спрыгнули с лошадей; теперь мы могли внимательно смотреть за происходящим. Мужчины стояли от нас всего в дюжине шагов — не более. Я видел, как Жут поджал губу. На его лице выразились гнев и в то же время страх.

Линдсей пришпорил свою каурую лошадь, помчался вперед и осадил ее рядом с Жутом, чуть не опрокинув его. Потом он разразился речью, вместившей все известные ему крепкие английские выражения, а также бранные арабские и турецкие слова. Они столь стремительно слетали с его уст, что понять английские выражения было вообще невозможно. Одновременно он так бурно жестикулировал руками и ногами, словно его обуял злой дух.

— Что надо этому человеку? — спросил один из мужчин.

— Это старейшина, — пояснил мне Колами.

— Не знаю, я не понимаю его, — ответил Жут. — Но с человеком этим я знаком, и очень удивлен, что вижу его здесь.

— Это не тот англичанин, что жил у тебя с переводчиком и слугами?

— Да. Я даже не успел тебе сказать, что он украл у меня каурую лошадь и был с ней таков. Будь добр, арестуй его.

— Немедля! Мы отобьем у этих пришлых гяуров охоту воровать лошадей.

Он подошел к Линдсею и объявил, что тот арестован. Но лорд не понял его; он по-прежнему кричал и жестикулировал, а когда старейшина схватил его за ногу, резко отпихнул его ударом ноги.

— Аллах! — воскликнул служитель закона. — На такое еще никто не отваживался! Сюда, люди! Держите лошадь и снимите его!

Мужчины повиновались и подошли к лорду. Когда же они попытались его схватить, он взялся за ружье, вскинул его и закричал на мешанине из английских и турецких слов:

— Away! [1237] I atmak! I atmak!

Он запомнил, что стрелять означает «atmak». Нападавшие спешно отступили, а старейшина сказал:

— Этот человек — сумасшедший. Он не понимает нас. Если бы здесь был переводчик, чтобы втолковать ему, что сопротивление бесполезно и только ухудшает его положение!

1237

Прочь! (англ.).

Тогда я подошел к нему и сказал:

— Прости, старейшина, что я мешаю тебе исполнить свои обязанности. Но если тебе нужен переводчик, то я готов услужить.

— Так скажи этому конокраду, чтоб следовал за мной в тюрьму.

— Конокраду? Ты глубоко ошибаешься. Этот эфенди не крадет коней.

— Это он, раз мой друг, Нирван, так сказал.

— А я говорю тебе, что этот англичанин в своей стране — важный паша. Он красть не будет. У него дома лошадей больше, чем во всей Ругове.

Я говорил хоть твердым, но вежливым тоном. Похоже, это убедило старейшину в том, что я питаю очень большое уважение к его должности и персоне и он мог бы мной помыкать. Итак, он грубо накинулся на меня:

— Молчи! Здесь будет так, как я скажу! Этот англичанин украл лошадь, он вор, за это его накажут. Скажи ему это!

— Я не могу ему это сказать.

— Почему?

— Потому что это будет оскорблением, которое он мне никогда не простит. Я не хочу лишиться его дружбы.

— Так, значит, ты друг конокрада? Стыдись!

Он плюнул передо мной.

— Не делай так, старейшина, — предупредил я его. — Я говорю с тобой вежливо, а ты в ответ брызжешь слюной! Если такое случится еще раз, я заговорю по-другому, как ты того заслуживаешь.

Сказано это было довольно резким тоном. Жут смерил меня взглядом с головы до ног. Потом он кашлянул и сделал движение рукой, словно возбуждая гнев старейшины против меня. Это ему удалось и правитель Руговы тут же ответил мне:

— На каком же языке ты вздумал со мной изъясняться? Со мной подобает говорить лишь вежливым тоном; любой другой тон я наказываю самым строгим образом. Я плюнул в твою сторону, потому что ты назвал своим другом вора. И я имею на то право, а потому плюну еще раз. Смотри, вот тебе!

Он сложил губы в дудочку, а я проворно сделал шаг вперед и закатил ему такую крепкую затрещину, что он пошатнулся и упал. Тут же я достал револьвер. Мои спутники немедленно схватились за оружие. Жут тоже достал свой пистолет.

— Брось оружие! — прикрикнул я на него. — Какое тебе дело до этой затрещины?

Он невольно повиновался. Пожалуй, так как я, никто на него не кричал.

Старейшина поднялся. За поясом у него был нож. Я думал, он вытащит его, чтобы отомстить мне за удар. Но горлопаны, если дело доходит до чего-то серьезного, обычно оказываются людьми трусливыми. Вот и у него не нашлось мужества; он повернулся к Жуту: