Весь Клайв Баркер в одном томе. Компиляция

Дауд смиренно согласился.

— Это верно, — сказал он.

— Так рассказывай. Сними с души этот камень.

С трудом он набрал воздуха в легкие и приступил к рассказу.

— Ты знаешь, что я видел Его один раз, — сказал он. — Его, Отца всей Имаджики. Он явился мне в пустыне.

— Он явился в человеческом обличье, не так ли? — спросила она, не скрывая своего скептицизма.

— Не вполне. Его голос звучал из Первого Доминиона, но в Просвете, знаешь, я видел кое-какие намеки.

— И как же Он выглядел?

— Как человек, насколько я смог разглядеть.

— Или вообразить.

— Может быть, — сказал Дауд. — Но то, что он сказал мне, я слышал на самом деле.

— Ну да. Он сказал, что вознесет тебя, сделает своим сводником. Все это ты мне уже рассказывал, Дауд.

— Не все, — сказал он. — Увидев Его, я вернулся в Пятый Доминион, используя заклинания, которые Он прошептал мне, чтобы пересечь Ин Ово. И я прочесал вдоль и поперек весь Лондон в поисках женщины, которая будет благословенна между женами.

— И ты нашел Целестину?

— Да, я нашел Целестину. Причем не где-нибудь, а в Тайберне. Она смотрела, как вешают преступников. Не знаю, почему я выбрал именно ее. Может быть, потому, что она громко расхохоталась, когда приговоренный поцеловал петлю, я подумал, что в этой женщине нет ни грана сентиментальности, и она не станет плакать и завывать, если ее заберут в другой Доминион. Она не была красивой, даже тогда, но в ней была ясность, понимаешь? У некоторых актрис она есть. У великих актрис. Лицо, которое может выразить крайнюю степень чувства и при этом не потерять своей возвышенности. Возможно, я слегка увлекся ею… — Губы его задрожали. — Я был вполне способен на это, когда был моложе. Ну… и я познакомился с ней и сказал, что хочу показать ей сон наяву, нечто такое, что она никогда не забудет. Сначала она не соглашалась, но в те годы своими речами я и луну мог заставить улыбнуться или нахмуриться, так что в конце концов она позволила мне одурманить ее чарами и увезти отсюда. Ну и путешествие у нас было, доложу я тебе. Четыре месяца, через Доминионы. Но в конце концов я доставил ее на место — назад, к Просвету…

— И что случилось?

— Он открылся.

— И?

— Я увидел Божий Град.

Наконец-то она услышала от него нечто такое, что ее заинтересовало.

— Как он выглядел?

— Я видел его только мельком…

Она сдалась и, наклонившись к нему, повторила свой вопрос в нескольких дюймах от его изуродованного лица.

— Как он выглядел?

— Просторный, сверкающий и совершенный.

— Золотой?

— Все цвета радуги. Но я видел его лишь мельком. Потом стены словно взорвались, и что-то протянулось за Целестиной и утащило ее внутрь.

— Ты видел, что это было?

— Я много раз прокручивал этот момент у себя в голове. Иногда мне кажется, что это была сеть, иногда — облако. Я не знаю. Но что бы это ни было, оно утащило ее с собой.

— Ты, конечно же, попытался ей помочь, — сказала Юдит.

— Нет, я обосрался и уполз. Что я мог поделать? Она принадлежала Господу. И, если смотреть на вещи широко, разве не оказалась она в конце концов счастливицей?

— Похищенная и изнасилованная?

— Похищенная, изнасилованная и обретшая частицу божественности. А я — тот, кто выполнил труднейшее поручение — кем оказался я?

— Сводником.

— Да, сводником. В любом случае, она мне отомстила, — сказал он кисло. — Ты только посмотри на меня! Она должна быть более чем удовлетворена.

Это было правдой. Жизнь, которую не под силу оказалось истребить ни Оскару, ни Кезуар, Целестина практически вытрясла из его тела, и теперь она держалась на тоненькой-тоненькой ниточке.

— Так это и есть история Отца? — спросила Юдит. — Большую часть ее мне приходилось слышать и раньше.

— Это история. Но в чем ее мораль?

— Скажи мне.

Он едва заметно покачал головой.

— Не знаю, смеешься ты надо мной или нет.

— Я ведь слушаю тебя, верно? Будь благодарен и за это. Мог бы сейчас подыхать тут без единого зрителя.

— Да, но ведь этого не случилось? Конечно, ты могла прийти сюда уже после моей смерти. А может быть, вообще не пришла бы. Но наши жизни вновь пересеклись — в последний раз. Это сама судьба говорит мне, чтобы я облегчил душу.

— От чего?

— Сейчас я тебе расскажу. — Вновь затрудненный вдох. — Все эти годы я размышлял над тем, почему Бог выбрал жалкого представителя актерской братии, поднял его из грязи и послал через три Доминиона себе за женщиной?

— Ему нужен был Примиритель.

— А у себя в городе Он не мог найти жену? — сказал Дауд. — Тебе не кажется это немножечко странным? Кроме того, почему Его вообще волнует, примирена ли Имаджика или нет?

Вопрос показался ей точным. Действительно, Бог, который замуровал себя в своем собственном городе и не проявил никакого желания разрушить стену между своим Доминионом и остальными, вдруг ни с того ни с сего добыл себе невесту на краю света, чтобы она родила Ему ребенка, который разрушит все стены в мире…

— Действительно, странно, — сказала она.

— Вот и я тоже так считаю.

— И у тебя есть какие-нибудь догадки?

— Я бы не сказал… Но я так думаю, у Него должна была быть какая-то цель, иначе к чему вся эта заваруха?

— Здесь какая-то интрига…

— Боги не плетут интриги. Они творят. Они защищают. Они карают.

— Так чем же Он, по-твоему, был занят?

— Вот в этом вся соль. Может быть, ты сумеешь это выяснить. Может быть, это уже выяснили другие Примирители.

— Другие?

— Те сыновья, которых Он посылал на Землю до Сартори. Может быть, они поняли, какую цель Он преследует, и отказались следовать Его воле?

Да, эту мысль стоило обдумать.

— Может быть, Христос умер вовсе не для того, чтобы спасти смертного человека от его грехов, а для того…

— …чтобы спасти его от своего Отца?

— Да.

Она подумала о видении, которое открылось ей над Бостонской Чашей — ужасное зрелище города, да и, судя по всему, всего Доминиона, залитого необоримой чернотой, — и тело ее, которому не раз приходилось биться в припадках и судорогах после всех тех мук, что на нее обрушивались, неожиданно замерло. В ней не было ни паники, ни исступления — только бездонный ледяной ужас.

— Что же мне делать?

— Не знаю, дорогуша. Ты вольна делать все, что тебе захочется, помни об этом.

Несколько часов назад, сидя на пороге вместе с Клемом, она чувствовала горечь обиды и разочарования, сознавая, что для нее нет места в Евангелии Примирения. Теперь же это обстоятельство, похоже, могло подарить ей тонкую нить надежды. Как Дауд не раз заявлял в Башне, она не принадлежит теперь никому. Род Годольфинов угас, Кезуар погибла. Миляга пошел по стопам Христа, а Сартори либо занят строительством Нового Изорддеррекса, либо копает себе могилу. Она была сама по себе, а в мире, где все остальные были ослеплены страстью или долгом, подобное состояние имело свои выгоды. Возможно, только она сможет увидеть ситуацию со стороны и вынести беспристрастное суждение.