Весь Клайв Баркер в одном томе. Компиляция

— Зачем вы его сняли? — произнес он, обращаясь к Джою. Затем, не получив ответа, повторил вопрос, в упор глядя на Эппштадта.

— Ему больно, — только и нашелся сказать Эппштадт, хотя эта обыденная фраза далеко не выражала ужасающего состояния жертвы.

— Моя мать хочет, чтобы ему было больно, — сообщил мальчик-козел.

— Твоя мать?

— Ли-лит, — по слогам произнес ребенок. — Так зовут мою мать. Она — королева ада. А я — ее сын.

— Если ты ее сын, — пробормотал Эппштадт, пытаясь выиграть время и решить, как лучше вести себя с этим странным существом, — значит, значит… она твоя мать?

— И она повесила его здесь, чтобы я на него смотрел! — сказал мальчик, яростно тряхнув головой и членом одновременно.

Чем сильнее становился гнев ребенка, тем настойчивее бросалось в глаза его уродство. У мальчика была заячья губа, делавшая его речь невнятной, а из носа — который, в сущности, представлял собой две черные дырки — беспрестанно сочилась слизь. Кривые зубы заходили один на другой, а глаза слегка косили. Короче говоря, он являл собой живое безобразие, за исключением одной лишь части тела — громадного члена, который теперь утратил напряженность и свисал между поросших шерстью ног, похожий на резиновую дубинку.

— Я расскажу про вас матери, — пригрозил мальчик, указав на Эппштадта коротким кривым пальцем. — Этот человек пронивился.

— Может, все-таки провинился? — поправил Эппштадт, не сумев сдержать презрительной усмешки. Этот маленький монстр был, судя по всему, полным кретином, не умеющим даже правильно произносить слова.

— Да, пронивился, — важно повторил мальчик-козел. — И он должен висеть здесь, пока птицы не выклюют его глаза, и собаки не съедят все его пороха.

— Ты хочешь сказать потроха?

— Пороха!

— Хорошо, будь по-твоему. Пороха так пороха.

Во время этой короткой содержательной беседы взгляд Эппштадта упал на левую ногу мальчика. Ноготь на среднем пальце, судя по всему, не подстригали с самого рождения, и теперь он превратился в устрашающий коготь — темно-коричневый, длиной не менее шести, а то и семи дюймов.

— С кем, черт побери, вы там болтаете? — крикнул Джой со своего дерева. Густая листва не давала ему возможности увидеть мальчика-козла.

— Знаешь, Джой, выяснилось, что этот тип наказан. Получил, так сказать, поделом. Так что лучше оставить его здесь.

— Кто это вам сказал?

Джой спустился по лестнице на несколько ступенек и наконец разглядел мальчика.

— Этот?

В ответ монструозное дитя оскалило зубы в ухмылке. Струйка темной слюны показалась из уголка его рта и потекла по груди.

— Я уверен, нам лучше уйти… — вновь начал Эппштадт.

— Я не уйду, пока не сниму этого бедолагу, — процедил Джой, вновь поднимаясь по лестнице. — А на то, что болтает это чучело, мне наплевать.

— Джой, не стоит вмешиваться не в свое дело, — взмолился Эппштадт. — Пойдем, прошу тебя!

В тяжелом, спертом воздухе, в тучах, проносившихся над их головами, оглушалось нечто тревожное. Эппштадт все больше убеждался, что последствия промедления могут быть губительными для них обоих. Он не знал и не хотел знать, что за мир его окружает и по чьей воле этот мир создан. В эту минуту у него осталось одно-единственное желание: выскочить отсюда через спасительную дверь.

— Помогите! — заорал сверху Джой.

Эппштадт подбежал к лестнице и вскинул голову. Джой наконец освободил распятого и перекинул его через свое широкое плечо. Несмотря на полубессознательное состояние несчастного, губы его шевелились. Он умолял кого-то о снисхождении.

— Пощадите… — шептал он. — Прошу вас. Я не хотел…

— Он отказался спать с моей матерью, — сообщил мальчик-козел, словно желая объяснить причины совершенной жестокости. Маленький уродец по-прежнему стоял в нескольких шагах от Эппштадта, не сводя глаз с Джоя и с человека, которого тот пытался спасти. Внезапно козлоподобное дитя повернулось и устремило взгляд в небо. Налетевший порыв ветра хлопнул дверью и широко распахнул ее.

— Она идет, — сообщил мальчик-козел. — Это ее запах. Горечь в воздухе. Чувствуете?

Эппштадт и в самом деле ощущал какой-то странный запах, такой резкий, что у него начали слезиться глаза.

— Это она, — продолжал уродец. — Ли-лит. Она горькая. Вся горькая. Даже ее молоко. — Он скорчил гримасу. — От него меня тянет блевать. Но что делать? Я люблю сосать. И я сосу.

Член его вновь напрягся, а мальчик-козел все продолжал распалять себя. Он сунул в рот большой палец и принялся сосать его, издавая громкие звуки. Отвратительный капризный ребенок причудливо сочетался в нем со взрослым похотливым мужчиной.

— На твоем месте я оставил бы его на дереве, — сказал он Джою, бесцеремонно оттолкнув Эппштадта от подножия лестницы.

Гарри взглянул на небо. Теперь оно приобрело свинцовый оттенок, и едкая горечь, которая, по признанию чудовищного дитяти, была характерным ароматом его матушки, с каждым новым дуновением ветра становилась все ощутимее. Эппштадт устремил взгляд вдаль, пытаясь различить, не приближается ли кто-нибудь по извилистой дороге. Но нигде не замечалось ни малейшего шевеления. Впрочем, на расстоянии примерно двух-трех миль Эппштадт увидал человека, лежавшего у обочины дороги головой на камне. Хотя для подобного умозаключения не было никаких оснований, Эппштадт сразу решил, что этот человек мертв. Ему казалось даже, он видит кровь и мозги, забрызгавшие камень.

За исключением лежавшего, пейзаж был совершенно безлюден.

Однако он вовсе не был безжизненным; в воздухе во множестве носились птицы, как видно, испуганные поднявшимся ветром; небольшие животные, кролики и прочая мелочь сновали в траве в поисках укрытия от надвигавшейся бури. Эппштадт никогда не интересовался жизнью природы, однако даже он знал: если кролики прячутся в норы, людям следует спешить по домам.

— Пойдем, — снова воззвал он к Джою. — Ты сделал все, что мог.

— Нет! — рявкнул упрямый парень.

Ветер был так силен, что даже самые толстые ветви отчаянно раскачивались. Сухие листья дождем сыпались на землю.

— Ради бога, Джой. Что на тебя нашло? Ты погубишь нас обоих.

Эппштадт поднялся по лестнице на несколько ступенек, схватил Джоя за пояс и потянул.

— Пошли, или я уйду без тебя!

— Как хотите, я…

Джой не успел договорить. Лестница, не выдержавшая веса Эппштадта, распятого мужчины и доброго самаритянина Джоя, обрушилась.

Эппштадт находился ниже всех и соответственно меньше пострадал. Он всего лишь ударился об острые камни, поросшие мхом и вереском. Поднявшись на ноги, он увидал, что двум другим пришлось куда хуже. Оба упали в колючие заросли, причем распятый придавил собой Джоя. Раны его — а помимо ссадин, причиненных птичьими клювами, у него оказались куда более глубокие повреждения на груди — начали кровоточить. Прежде чем распять этого человека, кто-то жестоко поглумился над ним, вырезав звезды вокруг его сосков. Джой тщетно пытался сбросить с себя безжизненное тело и с каждым движением лишь сильнее запутывался в колючих ветках.