Весь Клайв Баркер в одном томе. Компиляция

— Не творят.

Кокер немного подумал и сказал:

— Тогда я имел в виду другое.

— А Посвященные — хорошие или плохие?

— Ни то ни другое. Они исследователи, вот они кто. Мэв ответила, что это похоже на Будденбаума.

— Ну ладно, кто бы он ни был, — продолжал Кокер, — силы в нем много. Такой удар должен бы быть смертельным.

При этих словах девочка вспомнила, как Будденбаум вы рвал у себя из спины шпагу.

— Потрясающе, — отозвался Кокер.

Хотя Мэв не сказала ни слова, она поняла, что Кокер говорит именно о том, что ей представилось.

— Как ты это сделал? — спросила она.

Он взглянул на нее виновато:

— Прости. Это невежливо с моей стороны, но ты так живо это себе представила.

— Ты увидел то же, что я?

Он кивнул:

— Что еще ты видел?

— Немногое.

— Что? — настаивала она.

— Когда ты начала говорить о строительстве, — признался он, — мне тоже представился город.

Мэв воскликнула:

— Это Эвервилль! Мой отец мечтал построить этот го род! — Она замолчала на мгновение, потом спросила: — Какой он?

— Он сиял, — просто ответил Кокер.

— Хорошо, — сказала она.

Когда они добрались до фургона, уже стемнело, хотя стало белым-бело от снега. Пока Кокер устраивал себе ложе, Мэв нашла остатки съестных припасов. Они поели. Потом снова уснули под хлопанье ветра, сотрясавшего стены фургона, и сны их были тревожными и странными. Мэв проснулась, вздрогнув так, что разбудила Кокера.

— Что случилось? — спросил он.

Она села.

— Мне приснился Ливерпуль, — проговорила она. — Там ходили по улицам волки на задних лапах и в нарядной одежде.

— Ты сквозь сон слышала их вой, — отозвался Кокер. Ветер до сих пор доносил к подножию горы отголоски волчье го пира. — Вот и все.

Он протянул руку и ласково погладил ее по лицу.

— Мне не было страшно, — сказала Мэв. — Я была счастлива.

Она села и зажгла лампу.

— Я гуляла по улицам, — продолжила она, откинув одеяло, — и волки кланялись мне на ходу.

Она достала тиковый сундучок, откинула крышку.

— Что ты ищешь?

Не ответив, она продолжала рыться в сундучке, пока не извлекла оттуда бумажный сверток. После чего закрыла сундук и принялась разворачивать сверток на крышке. Даже при тусклом свете лампы предмет, спрятанный внутри, блестел сквозь бумагу.

— Что это? — спросил Кокер.

— Папа толком не объяснил мне. Но…

Мэв запнулась и поднесла обертку к свету, чтобы лучше рассмотреть. Там был оттиск, сделанный при помощи медного клише. Восемь слов: «Закопать это на перекрестке дорог, где начнется Эвервилль».

— Так вот оно что, — произнесла она.

* * *

Весь следующий день шел легкий снег. Они сложили в два небольших узла оставшиеся припасы, укутались потеплее и начали последний этап своего путешествия. Следы, оставленные обозом, еще не замело, и они прошли по ним около полумили, спускаясь все ниже.

— Дальше мы не пойдем за ними, — решила Мэв спустя какое-то время.

— У нас нет выбора, — ответил Кокер.

— Нет, есть, — возразила она и свернула с проложенной колеи туда, где поросшая лесом земля резко шла под уклон, исчезая в узком ущелье, затянутом туманом— Фургоны здесь не прошли бы, а мы пройдем.

— Я слышу, что внизу шумит вода, — сказал Кокер.

— Река! — улыбнулась Мэв. — Это река!

Без промедления они двинулись туда. Спуск оказался трудным Тем временем снежные хлопья сменились легкой крошкой, а потом снег и вовсе перестал, но под ногами все время был густой скользкий мох — он рос на скалах и стволах деревьев. Дважды они упирались в обрыв, и им приходи лось искать проход в другом месте. Но, несмотря на усталость, они ни разу не остановились на отдых. Они шли на шум реки — она уже показалась из-за деревьев, сверкая на солнце. Там повсюду чувствовалась жизнь: зеленели папоротники, звучало пение птиц.

Они вышли на ровное место и двинулись к берегу. Вдруг откуда ни возьмись задул ветер и рассеял окутывавший их туман.

Они ничего не сказали друг другу, а лишь молча стояли в нескольких ярдах от светлых вод и потрясенно смотрели на открывшийся вид. За темной хвоей стояли деревья во всем своем осеннем оранжево-красно-коричневом великолепии. На их ветвях сидели птицы, а кусты под ними шевелились, потому что мелкие лесные зверушки удирали прочь, учуяв запах людей, вторгшихся в их владения. Пищи здесь должно быть в изобилии: плоды, мед, дичь и рыба.

А за деревьями — там, где сияла река, — лежала зеленая долина.

Место, где все начнется.

Лес на склоне гор, которые позже назовут именем Хармона, неспешно убирал и прятал в землю мертвых и пожитки. Сначала он очистил кости от скромных остатков плоти, что не приглянулись ни волкам, ни стервятникам. Потом перетер эти кости, превратил их в щепки и пыль. Он изорвал шатер и прекрасные платья; изъел ржавчиной клинки и пряжки. Он работал несколько десятилетий и скрыл от случайно го взгляда поле давней битвы.

Но один след все же остался. Он бы тоже исчез, если бы не живая душа, что хранила его.

Имен у хранителя имелось немало, поскольку происходил он из древней великой семьи, но те, кто любил его — таких было множество, — называли его Ноем, как легендарного предка.

Он пришел в горы с надеждой в сердце, и его надежда была такова, что он не находил для нее слов и не раз вслух выражал досаду по этому поводу. Теперь он почти поверил в то, что навлек беду своей жаждой слов. Разве не из-за слов, сказанных ребенком, церемония прервалась и перемирие завершилось кровавой бойней?

Обезумев от горя, он бежал с поля битвы в лес, где долго оплакивал умершую у него на глазах жену. Она была слишком нежна, она не сумела пережить гибель их духовного младенца. Но сам он остался жить, поскольку происходил из рода совершенных. Душа его была частью общего духа; даже не желая жить и думать, он не мог нарушить законы семьи, запрещавшие самоубийство. И тело его не могло погибнуть от недостатка пищи — для поддержания жизни ему хватило бы лунного света.

Когда слезы иссякли, он вернулся на место трагедии. Там уже успели побывать звери, и мертвые стали неузнаваемы ми. Он был благодарен за это: теперь он не видел любимых лиц. Все они — лишь мясо для вечно голодного мира.

Он поднялся по склону и нашел расселину между двумя скалами наверху — ту, где некогда пылала дверь, ведущая к берегам Субстанции. Конечно, ее уже нет, проход снова закрылся. Ной не ждал, что она откроется — ни в скором времени, ни вообще когда-либо. Ибо те, кто знал о церемонии, находились здесь, по эту сторону прохода, и они были мертвы.

Посвященный по имени Филигри, который открыл про ход (а вдруг он участвовал в заговоре?), сумел избегнуть участи погибших. Но поскольку открытие двери считалось преступлением и каралось рабством и заточением, он, скорее всего, после трагедии бежал на Эфемериды, залег на дно и будет прятаться до тех пор, пока не закончится расследование.