Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

— Да, — сказал Пафлагон. — Здесь мы имеем ГТМ и столь любимый фраа Лодогиром теорический протесизм. Однако нервная ткань — просто ткань, просто вещество, подчиняющееся законам природы. Она не волшебная и не духовная, что бы вы ни думали о моих убеждениях по данному поводу.

— Безмерно рад слышать! — воскликнул Лодогир. — Этак мы с вами сплотимся под процианским знаменем раньше, чем фраа Эразмас принесёт мне десерт!

Пафлагон мгновение молчал, перебарывая смех, затем продолжил:

— Я не могу верить в то, что сейчас высказал, если не предложу материалистический, понятный механизм, посредством которого «более Гилеины» миры производят физические изменения в «менее Гилеиных», лежащих «ниже по течению» фитиля. И я не вижу достаточных оснований утверждать, что эти воздействия ограничиваются равнобедренными треугольниками и затрагивают только нервную ткань. Вот такое утверждение было бы дерзким и довольно странным!

— Хоть в чём-то мы согласны! — объявил Лодогир.

— Куда более экономично, в смысле Гардановых весов, утверждать, что механизм — каким бы он ни был — воздействует на всякое вещество, а не только на мозг теора! Просто мы имеем систематическую ошибку наблюдения.

Некоторые закивали.

— Систематическую ошибку? — переспросил Ж’вэрн.

Суура Асквина повернулась к нему и сказала:

— Звёзды светят на Арб постоянно — даже в полдень, но мы бы о них не знали, если бы спали всё тёмное время суток.

— Да, — сказал Пафлагон. — Как космограф видит звёзды только на тёмном небе, так и мы наблюдаем Гилеин поток, лишь когда он проявляется в восприятии кноонов нашим рассудком. Подобно звёздному свету в полдень, он постоянно есть, постоянно действует, но мы замечаем его и опознаём как нечто значительное только в контексте чистой теорики.

— Э, раз уж вы, эдхарианцы, так любите маскировать свои допущения, позвольте кое-что прояснить, — сказал Лодогир. Утверждаете ли вы, что параллельность эволюции арбцев и Геометров определяется Гилеиным потоком?

— Да, — сказал Пафлагон. — Как вам такое высказывание?

— Куда ёмче, спасибо, — ответил Лодогир. — Но в эволюцию вы всё-таки верите?

— Да.

— В таком случае вы утверждаете, что Гилеин поток каким-то образом действует на выживание — или хотя бы на способность конкретных организмов передавать по наследству свои цепочки, — сказал Лодогир. — И таким образом мы с антарктцами стали обладателями пяти пальцев, двух ноздрей и прочего.

— Фраа Лодогир, вы делаете за меня мою работу!

— Должен же кто-то её делать. Фраа Пафлагон, как вы объясните связь Гилеина потока с выживанием?

— Не знаю.

— Не знаете?!

— С Посещения Орифены прошло всего десять дней. Данные продолжают поступать. Вы, фраа Лодогир, сейчас на переднем крае того, что станет протесизмом следующего поколения.

— Нет уж, увольте от такой чести. Я куда охотнее испробовал бы кушанье, поданное фраа Ж’вэрну. Что это, кстати?

— Наконец-то фраа Лодогир задал хороший вопрос, — заметил Арсибальт. Эмман выдернул нас из мессалона спасать запеканку. Мы все знали, о чём говорит Лодогир. Кастрюля стояла на плите, и мы весь вечер старались обходить её стороной. Тушёные волосы с кубиками пенопласта и дроблёными экзоскелетами или что-то в таком роде. Волосы представлялись чем-то овощным. Но больше всего Лодогира и всех остальных в мессалоне смущал оглушительный хруст экзоскелетов (или что уж там это было) у Ж’вэрна на зубах. Мы слышали его даже в репродуктор.

Арсибальт огляделся, убеждаясь, что кроме меня и Эммана в кухне никого нет.

— Я сам принадлежу к аскетическому, замкнутому, созерцательному ордену, — начал он, — и, возможно, не должен осуждать бедных матарритов…

— Ладно, валяй, — сказал Эмман. Он мужественно пытался чинить развалившуюся запеканку.

— Хорошо, раз ты настаиваешь! — Обернув руку краем стлы, Арсибальт поднял крышку с кастрюли, в которой булькало месиво из мёртвых водорослей, унизанных явно опасными для здоровья панцирями. — Думаю, что это уже некоторый перегиб: целое тысячелетие целенаправленно создавать пищевые продукты, омерзительные для всех не-матарритов.

— Готов поспорить, это из разряда тех блюд, которые на вкус совсем не так плохи, как на вид, вкус, запах и ощупь, — сказал я, задерживая дыхание и подходя ближе.

— На что?

— Прости?

— На что споришь?

— Ты предлагаешь нам это попробовать?

— Я предлагаю тебе это попробовать.

— Почему только мне?

— Потому что ты предложил пари. И потому что ты — теор.

— А ты тогда кто?

— Исследователь.

— Будешь изучать мои симптомы? Сделаешь мой посмертный витраж?

— Да. Мы вставим его сюда.

Арсибальт указал на отдушину размером с мою ладонь.

Эмман подошёл ближе. Карвалла и Трис вернулись из мессалона и теперь стояли рядышком, глядя на нас.

Присутствие девушек всё решило.

— На что будем спорить? — спросил я. — У меня, если помнишь, снова только три вещи.

Одно из старейших правил матического мира запрещало нам ставить на кон стлу, хорду и сферу.

— Выигравший не будет сегодня убираться, — предложил Арсибальт.

— Идёт, — сказал я.

Чтобы выиграть пари, достаточно было объявить, что еда вполне сносная, и не сблевать — по крайней мере перед Арсибальтом. И даже проигрыш с лихвой искупило бы детское удовольствие, которое я получил, наблюдая за Трис и Карваллой: так трогательно они ойкали и жмурились, пока я зачерпывал месиво и нёс ложку ко рту. Это был кусок чего-то створоженного, облепленный кляклыми волокнами и битой скорлупой. Покуда я счищал осколки языком, волокна скользнули в горло, таща за собой кубик, словно водоросли — тонущего пловца. Довольно долго я кашлял и давился, чтобы вернуть их обратно в рот, где смогу как следует пережевать. Это добавило сцене драматизма, а зрителям — острых ощущений. Я поднял руку, давая понять, что всё хорошо, и минуты две жевал, не желая повредить внутренности осколками. Наконец мне удалось проглотить склизкую, волокнистую, колкую массу. Я оценил шансы, что не сблюю, как шестьдесят к сорока.

— Знаете, — объявил я, — это немногим хуже, чем просто стоять над кастрюлькой и гадать.

— И как на вкус? — спросила Трис.

— Ты когда-нибудь прикладывала язык к контактам батарейки?

— Нет, я даже батарейки никогда не видела.

— М-мм…

— Так насчёт пари… — неуверенно начал Арсибальт.

— Да, — сказал я. — Счастливо тебе убраться. Уж постарайся, особенно когда запеканку будешь от формы отскребать.

Раньше чем Арсибальт успел возразить, зазвонил его колокольчик. Арсибальт ринулся прочь из кухни с таким лицом, что Карвалла и Трис прыснули со смеху.

В мессалоне препты расспрашивали Ж’вэрна — впрочем, куда более деликатно, — что же такое он ест, но теперь Пафлагон снова начал гнуть свою линию:

— Подобно космографу, который днём спит, а работает по ночам, когда видны звёзды, мы должны будем трудиться в лаборатории сознания, поскольку лишь в ней можем наблюдать действие Гилеиного потока. — Он что-то шепнул Арсибальту и продолжил: — Только теперь следует говорить не об одном ГТМ, а о фитиле: поток движется по сложной сети космосов, «более теорических» или «более ранних», чем наш.