Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция

Искаженный рот сморщился еще сильнее.

— Она сказала не точно так, Мэтью. Ей было все тяжелее говорить. Она не могла толком говорить, потому что губ у нее уже не было. Но я поняла, что она имела в виду. Затем она сказала, что я родилась точно тогда, когда рассчитывал демон, причем все произошло быстро, как выстрел из пушки. И с того дня начал отсчитываться день до расплаты. Тогда она открыла бутылку с китовым маслом и вылила его мне на голову… на мои прекрасные рыжие волосы, которые так нравилось расчесывать нашим девушкам, когда я была маленькой. Она размазала масло мне по шее и лицу, часть плеснула мне на спину и на передник платья. Остальное пошло на то, чтобы стать масляной лужей на полу, и затем с жутким криком она разбила о пол фонарь, и масло охватило пламя. Я думаю… я была в шоке. Такой бы термин ты для этого использовал, Мэтью? Шок? Или, может… я просто думала, что моя мама очнется от этого дурмана в любую минуту. Что она придет в себя, кинется обнимать меня… и я позволила бы ей обнять меня, даже несмотря на то, что к тому времени мне смотреть-то на нее было страшно.

Мэтью заметил, что она дрожит. Всего долю мгновения она не могла справиться с собой, но затем все же взяла себя в руки.

— Я сказала: «не надо, мама!», потому что я видела, как она все глубже погружается в место, откуда уже не сможет выбраться, и как я могла помочь ей? «Не надо, мама!», говорила я, но она не слышала меня больше. А потом… она меня ударила. Она была сильной женщиной даже тогда. Она ударила меня, и я упала. Следующее, что я увидела… это как она хватает меня за лодыжки и поднимает… а потом она подняла меня прямо над огнем и закричала кому-то, что пришло время забрать меня. Она кричала так громко, что у меня едва не лопнули уши… я попыталась пнуть ее и выбраться из рук. У меня получилось, и я поползла от нее прочь через комнату. Я схватила шторы, чтобы потушить огонь, который успел перекинуться мне на волосы… но масла было слишком много. Оно было повсюду. Занавески занялись, пол тоже был в огне. Я помню его жар, помню, как быстро разрасталось пламя. И прямо там, среди чада и огня я увидела, как моя мать начала танцевать, нарезая круги по комнате, как жутко она прислушивалась к музыке, играющей этажом ниже. Я знала… знала, что ее уже нельзя спасти, поэтому пришлось спасаться только самой. Это была ужасная минута, Мэтью, минута, когда я увидела ее танцующей в пламени и поняла, что придется оставить ее здесь. Тогда внезапно вуаль слетела с ее лица… оно было все съедено… ни носа, ни рта… болезнь сожрала ее буквально до костей. Она нагнулась, и обе ее руки погрузились в пламя… масло на ее руках загорелось… синее пламя, я очень хорошо его помню… и она перенесла этот огонь на свое лицо, словно хотела таким образом смыть с себя эту заразу.

Матушка Диар замолчала. Она уставилась в пространство, ее рот частично раскрылся. Мэтью слышал, как тяжело и отрывисто она дышит.

— И… что произошло потом? — осмелился спросить он.

Несколько секунд прошло, прежде чем Матушка Диар очнулась от своего дурмана: до этого она сидела, не мигая, не разговаривая и не делая больше ничего. Наконец, она взяла вилку и зацепила ею кусок оленины. Она хорошо рассмотрела его, прежде чем коснуться мяса губами.

— Я выбралась из той комнаты и из того дома, — сказала она. — Он сгорел дотла, прежде чем кто-то додумался позвать бригаду с ведрами для тушения. Никому не было дела до Грязной Дороти. Они были рады, что от этого дома остался только пепел. Я немного пострадала в том пожаре. Мои волосы сгорели… моя кожа головы… была повреждена. Другие ожоги со временем зажили. Меня отнесли в больницу — не на Кейбл-Стрит, той больницы тогда не было — и я… ну… я выжила, — она посмотрела на Мэтью со слабой улыбкой перед тем, как положить в рот кусок оленины. Ее маленькие зубки начали усердно работать, перемалывая мясо.

— А ваша мать погибла в том пожаре?

Она проглотила еду и сделала большой глоток вина перед тем, как ответить.

— Конечно. Я слышала много чего о моей несчастной матушке после этого пожара. В местной таверне поговаривали, будто ее обгоревший череп отыскали в руинах. А самая лучшая история, которую о ней сочиняли — о, даже «Булавка» постыдилась бы печатать такое! — была о том, что она в виде призрака предстала перед владельцем таверны «Серый Пес», которая находилась неподалеку, и ее призрак сказал ему, что кто прикоснется к ее черепу, тому повезет в любви и в деньгах. Так что после этого владелец «Серого Пса» переименовал свою таверну в «Счастливый Череп». Сам череп он поставил у себя на стойке и позволял своим клиентам его лапать. Он был там даже тогда, когда тридцать девять лет спустя я купила эту таверну и назвала ее «Гордиев Узел» после истории, которой я особенно насладилась, услышав подробности. Моей первоначальной задачей было выкупить это место, разбить этот череп на кусочки и выбросить вместе с прочим мусором, — она осклабилась, глядя на Мэтью. — Мне никогда особенно не везло в любви, но с деньгами повезло колоссально… так что я люблю деньги… и у меня есть на то причины. Такая вот у меня история.

— Несчастливое детство, — сказал Мэтью.

Она пожала плечами.

— У большинства оно несчастливое в том или ином смысле. Меня забрала женщина, которая работала в доме моей матери, и научила меня манерам, правильной постановке речи. К тому моменту, как я поправилась, она уже стала хозяйкой борделя сама, и к своим поздним годам добилась больших успехов в деле. Я выросла в атмосфере бизнеса, а позже в моей жизни появился Профессор, и мы прошли через многое — через огромное количество тяжелой работы. Я помогала ему всем, чем только могла, чтобы его империя росла. Он же помог мне перебраться в другой район, и там я по-прежнему блюла интересы Профессора в делах и управляла заведениями в угоду его планам. Одним из публичных домов, которые мне тогда встретились, был дом, которым впоследствии завладел молодой задира по имени Натан Спейд. О! — она прижала свой толстый палец к нижней губе. Ее лягушачьи глаза расширились. — Ты же уже знаешь это имя, не так ли?

Мэтью позволил себе слабую улыбку. «Натан Спейд» — именно так звучало имя его маски, которую ему пришлось некоторое время носить на Острове Маятнике в марте.

— Натан Спейд умер, — сказала Матушка Диар. Она подняла вилку повыше. — Да здравствует Мэтью Корбетт! — вилка опустилась с огромной силой, обозначив выбор ее следующего куска мяса. От ее удара задрожал, казалось, весь стол.

Мэтью сделал глоток вина. Куда бы они ни собирались в десятидневную поездку, путешествие явно предстоит не из легких в компании Матушки Диар и ее банды головорезов. Но дальше… в конце этих десяти дней… там будет ждать Профессор.

Действительно, да здравствует Мэтью Корбетт, подумал он с усмешкой. Да здравствует Берри Григсби, да здравствует Хадсон Грейтхауз и да здравствует судья Уильям Атертон Арчер, столь же известный как Альбион.

Они будут собраны все вместе в этом загадочном змеином логове через десять дней, и затем станет ясно, сколько останется жить каждому из них.

Момент за моментом, подумал Мэтью. Каждый в своем пространстве.

У него было много предметов для раздумья, множество ментальных преград и страхов за судью Арчера и за двух человек, которые проделали столь долгий путь, чтобы отыскать его. Доведется ли ему еще хоть раз взять Берри за руку и прогуляться с ней по Бродвею прохладным осенним днем?

Сейчас… ничего хорошего ситуация не предвещала.

Мэтью решил, что он закончит все, что есть у него на тарелке и возьмет вторую порцию. Он собирался есть медленно, кусочек за кусочком, и когда будет подан десерт, он и его съест. Если больше ничего он сделать не может, стоило хотя бы почувствовать, что такое быть гостем очень богатой Матушки Диар. Да и мало ли, что еще может быть выяснено за простым разговором?..

Он поднял свой пустой бокал.

— Не желаете ли откупорить еще бутылку?

Глава 32

— Чувствуешь это? — спросила Матушка Диар. Она глубоко вздохнула, ноздри ее раздулись. — Море.

Мэтью чувствовал соленый аромат Атлантики, звучавший в холодном ветре, что свирепствовал на улице и яростно бил в шторки на окнах кареты. Он чувствовал себя сонным, потому что этот — десятый — день его путешествия казался непомерно долгим, ибо начался с первыми лучами солнца и все не желал заканчиваться, хотя несколько часов назад уже опустилась тьма. Обычно на закате экипаж останавливался в гостинице. На этот раз — нет, стало быть, как понимал Мэтью, логово Фэлла находилось уже совсем близко.

Он снова закрыл глаза. За это время он порядком устал от Матушки Диар и от ее безвкусных нарядов с разноцветными рюшами, а также от яркого макияжа, делавшего ее жабий внешний вид еще более абразивным. Мэтью чувствовал к ней некоторое сострадание после истории о Грязной Дороти, которую она рассказала, однако в нынешний реалиях Матушка Диар была хладнокровным убийцей и сострадания не заслуживала. Мэтью прекрасно понимал, что если бы Фэлл обещал хорошее вознаграждение за его смерть, вторая пуля, которая была бы пущена в пыточной камере дантиста, попала бы ему в лоб после Рори Кина.

Это было трудное и утомительное путешествие, в течение которого, правда, Мэтью ожидало маленькое приятное открытие: Харрисон Коупланд носил с собой маленький шахматный набор и сам был необычайно хорош в этой игре: он выиграл у Мэтью восемь раз из девятнадцати. Четырежды они сыграли вничью. Полдюжины других людей, сопровождавших Матушку Диар в этой поездке, занимали два дополнительных экипажа. Иногда они наблюдали за игрой, иногда отворачивались, показывая полное отсутствие интереса, и уходили в угол, где открывали бутылку рома или вина. Джулиан Девейн, сидевший в карете рядом с Матушкой Диар и Мэтью, был неизменно прохладен и держался с характерной для него бесстрастностью, по большей части оставаясь молчаливым. Пленнику он уделял столько же внимания, сколько луже на земле. У Мэтью было чувство, что Девейна не интересует особенно ничего, кроме исполнения фактических заданий от Матушки Диар. Быть может, только унижать пленников?..