Вещие сны Байкала
Шрифт:
– Мы закрываемся, молодой человек! – кричит мне одна из женщин до боли похожая на Анжелу.
– Не очень-то и хотелось, – с раздражением бросаю я и выхожу. Знали бы они, кто до них снизошёл, не выпендривались бы так.
Голодный и злой я иду к себе в номер. По пути замечаю открытую дверь в кабинете Анжелы. Оттуда на весь коридор несёт колбасой и дошираком. Желудок предательски начинает урчать. Невольно сворачиваю к ней, самого себя убеждая, что всего лишь собираюсь спросить Анжелу на счёт Муслимова.
В кабинете у Анжелы всё
– Ой, Пал Саныч! – восклицает Анжела, заметив меня, и стыдливо прячет свой дошир. – Случилось чего?
– Да нет, – отвечаю, стараясь сохранить как можно более пофигистичный тон. – Так, хотел спросить.
Её выражение лица становится сосредоточенно обеспокоенным. Смотрю и понимаю, что косметики на нём стало ещё больше.
– Конечно-конечно, – суетится она, убирая со стола порезанную на целлофановом пакете колбасу. – Спрашивайте, чем смогу, помогу.
Я сглатываю подступившую слюну, мысленно ругая самого себя. Но взгляд сам собой фокусируется на еде, исчезающей в недрах её рабочего стола.
– Да я, собственно, человека одного ищу, – говорю я, пытаясь сфокусироваться вновь на деле. – Муслимов Ринат. Вы что-нибудь знаете о нём?
– А, журналист, что ли? – раздражённо бросает она. – И на кой он вам сдался?
Вся её масляность и манерность разом спадают, и наружу проступает вся хабалистость. Такая реакция кажется интересной.
– Исключительно по рабочему вопросу, – отвечаю я, слегка улыбнувшись. – А что, он вам чем-то насолил?
Анжела вдруг как-то стыдливо отводит взгляд.
– Да просто… неприятный он, – бормочет себе под нос. – Татарва – она и есть татарва.
Не знаю почему, но по спине прокатывается лёгкое раздражение. Несомненно у неё могут быть обоснованные причины, чтобы плохо относится к Ринату. Но слышать подобные националистские речи мне, человеку, обычно вращающемуся в достаточно толерантных кругах, неприятно и дико. С трудом прячу свои эмоции за понимающим выражением лица. Дипломатом быть не просто.
– Ну так вам о нём известно что-нибудь? – спрашиваю вновь. – Где живёт, например, или где его обычно можно найти?
– Да, известно, конечно, – невесело усмехается она. – Тоже мне персона нон грата. Тут его каждая собака знает. На Нижней он живёт у деда своего.
Чувствуя, что близок к решению следующей своей задачи, я стараюсь не обращать внимания на то, что она совершенно безграмотно, будто рандомно, вставляет то тут, то там в речи фразы и термины, о значении которых не имеет ни малейшего понятия. Мягко задаю
наводящие вопросы и, в конце концов, подвожу её к тому, чтобы назвать адрес. К моему удивлению делает она это очень неохотно, точно боится, что Ринат при встрече может поделиться со мной компроматом на неё.Уже на выходе я вдруг оборачиваюсь и на радостях спрашиваю её:
– Слушайте, а помимо столовой, тут ещё есть какие-то кафе или рестораны?
Анжела некоторое время смотрит на меня удивлённо, словно не ожидала, что ничто человеческое мне не чуждо. А затем обеспокоенно подскакивает с места.
– Ой, так вы голодный, Пал Саныч? Как же так? Ну есть у нас одно кафе тут, но оно питейное в основном, да и откроется в девять только. Слушайте, а хотите я в магазин сбегаю? Или лучше знаете что? Пойдёмте ко мне!
Её глаза загораются каким-то недобрым огнём.
– Ну ладно вам, Анжела Сергеевна, – предчувствуя недоброе, сдаю назад я. – Мне конечно лестна ваша забота, но принять ваше предложение было бы наглостью с моей стороны. У вас ведь, наверное, семья, дела, в конце концов.
– Да какие там дела?! Я одна живу и совершенно свободна, – отмахивается она пренебрежительно, а сама незаметно подходит всё ближе. Мне уже не смешно, я пячусь назад, а внутри какое-то гаденькое чувство. И угораздило же меня так вляпаться всего с одного вопроса.
– И всё же, не хочу вас обременять.
– Что вы, что вы? Мне Сергей Семёныч строго наказал о вас заботиться. Соглашайтесь, Пал Саныч. Я вам картошечки с лучком нажарю, котлетки. Соленья откроем. Вы что пьёте? У меня коньяк есть краснодарский, тётка в прошлом году привозила.
Анжела практически прижимает меня к стене. И глядя на всё это со стороны, я начинаю догадываться, что произошло между ней и Ринатом, что она его так невзлюбила. На моё счастье телефон в кармане начинает вибрировать. Я извиняюсь и быстро выхожу за дверь, чувствуя затылком всё разочарование мира в её взгляде.
– Да, пап, – отвечаю я, быстро направляясь к своему номеру. Слышу, что он говорит с кем-то параллельно. Терпеливо жду.
– Алло, Паш. Ну что, какие новости? – спрашивает он, возвращаясь к телефонному звонку.
– Работаю, пап. Приехал в Сиркут, встретился уже кое с кем из организаторов протестов.
Отец пару секунд недовольно молчит, а я чувствую как от нервного напряжения холодеют конечности. На лбу выступает лёгкая испарина.
– Не затягивай, – сквозь зубы произносит он. Я невольно киваю, будто он меня видит.
– Я понял, пап, – с едва заметной дрожью в голосе отвечаю я. – Всё будет сделано.
– Давай, – бросает отец и кладёт трубку. Закусив губу, я наваливаюсь на стену в коридоре. Чувство голода пропадает, сменяясь ощущением вакуума внутри.
Уже вечереет, но я всё же решаю наведаться к Ринату в этот же день. Мне хочется верить, что я смогу провернуть с ним то же, что и с докторессой. По навигатору в телефоне я нахожу нужный дом. Паркуюсь у обочины и вываливаюсь прямо в весеннюю грязь. Из подворотни, заливаясь визгливым лаем, тут же выскакивает рыжая шавка с изогнутыми полумесяцем хвостом.