Веселое горе — любовь.

Через полчаса траулер остановился в кабельтове [50] от «Медузы» и лег в дрейф. Рыбаки спустили на воду шлюпку. Уже в середине пути один из моряков поднял над головой руку, в которой затрепыхал крыльями синий голубь.

Авдей Егорыч, увидев это, торжествующе оглядел матросов, и, достав из кармана платок, стал вытирать сразу вспотевшие шею и лицо.

Рыбаки поднялись на борт, тискали в объятиях команду «Медузы» и говорили наперебой.

У боцмана сразу отлегло от сердца. Он сообразил, что никому, видно, в голову не придет насмехаться над их неудачей, и от этого лицо старого моряка сразу стало мягче и приветливей.

50

Кабельтов — малая морская мера длины — 185 метров.

Он подошел к матросу с траулера и взял у него птицу. Это оказалась Мотка-губа. Мягко держа ее в одной ладони, а другой поглаживая голубку по тугому блестящему перу, Авдей Егорыч что-то бормотал про себя и не заметил, как его плотным кольцом окружили люди «Медузы».

Ванька Леший толкает Евсея в бок и с укором говорит старику:

— Болтал, поп: птица-де — глупая тварь. Вот и оконфузился, расстрига!

Леший твердо помнит, что он первый предложил выпустить птиц, и ему уже кажется: он всю жизнь был верным почитателем голубей. От этого Ванька немного свысока посматривает на товарищей.

— И болтал... — топорщится Евсей. — И болтать буду...

Но его уже никто не слушает, и все ближе подвигаются к боцману, чтобы взглянуть на Мотку-губу и погладить ее перья.

Боцман над чем-то вдруг задумывается.

— Слышь-ка, — обращается он к матросу, у которого взял голубку, — вы что же ее — из Мурманска везли или как?

— Зачем — из Мурманска? — удивляется рыбак. — Она к нам на палубу села.

— А-а, — сразу поскучнев, бормочет Авдей Егорыч и тяжелыми шагами направляется к капитану. Но внезапно он застывает на месте, прикладывает свободную ладонь к уху и накрывает глаза густыми бровями.

Где-то в глубине неба нарастает длинный непрерывный звук. Через несколько секунд ни у кого не остается сомнений: над морем с большой скоростью несется самолет. Вот он уже появился над кораблями, делает один, второй, третий круги, сбрасывает вымпел и быстро исчезает из глаз.

Капитан, прочитав записку, сброшенную летчиком, передает ее Авдею Егорычу.

В бумажке сказано, что из Мурманска на помощь «Медузе» вышли быстроходные суда. Ниже прыгающими буквами добавлено: «Добро!». Летчик, конечно, увидел, что «Медуза» не одна.

— Вот это хорошо, — пощипывая усы, говорит боцман. — Мы их на полпути встретим и перегрузим соль и тару. Пусть везут их «Глобусу» и «Сигналу». Там заждались нас, верно.

Взяв на буксир «Медузу», траулер разворачивается и тихим ходом идет на юг.

...Боцман Авдей Егорыч сидит у себя в каюте и кормит с руки Мотку-губу и Метель.

Всем кажется, что Авдей Егорыч думает сейчас только об этих птицах и гордится ими. А на самом деле — все мысли боцмана летят к голубятне из просмоленных досок, где отдыхает теперь после тяжкой дороги молодчина Утес. «Не подвел старика, — думает боцман. — Не сбился. Рыбочка ты моя!».

Рядом со старым моряком стоят Ванька Леший, Евсей и Чжу, а Федька Гремячев ругается в коридорчике потому, что ему некуда втереться. Будто сочувствуя Федьке, у его ног мяукает, выгибая спину дугой, Нептун.

Капитан Фрол Нилыч посмеивается и успокаивает Гремячева.

— Радист просит показать ему голубку, — говорит Фрол Нилыч. — Вот тогда и ты наглядишься, Федор. А приедем — и на Утеса налюбуешься...

И боцман, слыша эти слова, улыбается скупой улыбкой человека, немало повидавшего на своем веку.

МОЙ ДРУГ НАДЕЖДА

Еще издалека я заметил ее на голубинке. Мальчишки, завсегдатаи базара, сказали: это Надя Беленькая.

Стройная и красивая, с двумя светло-русыми косами, спокойно лежавшими на спине, она переходила от одного садка к другому. Внимательно вглядывалась в птиц, задавала вопросы, слушала до конца ответы и шла дальше.

— Ей, видать, павлин нужен, — усмехнулся маленький мальчишка с красным голубиным пером в волосах. — Только она не знает, какой это — павлин.

— Знаю — какой павлин, — не поворачивая головы, сказала Надя. — Он на тебя похож. Только умнее.

Мальчишка будто споткнулся. Переминаясь с ноги на ногу, смотрел вслед этой странной девочке — и совсем не злость поднималась в его душе. Это — девчонка! Такую, чай, не зазорно принять и в свою компанию.

Я стоял у одного из садков и присматривался к мраморному — по третьей весне — почтарю, когда Надя остановилась возле соседнего продавца.

Продавец был маленький старичок, весь белый, как перезревший подорожник. Он, моргая, поглядел на Беленькую, сухие губы его расплылись в добрую улыбку, и он торопливо нагнулся к садку, доставая птиц.

— Не нужно, дедушка, — остановила его Надя. — Мне и так хорошо видно, каковы голуби.

Старичок согласно закивал головой, затоптался на месте, желая прийтись по душе этой юной и милой покупательнице.

— Каких же тебе голубков надо? — прошелестел он губами.

— Обычных, дедушка. Я бы взяла пару почтовиков. Да и декоративные нужны. Желтые, сизые тоже.

— Есть желтые, есть! — заторопился продавец, шаря в садке и подавая Наде двух ярко-желтых птиц, в белых «сапожках» и с белыми «усами» [51] .

51

«Сапожки» — оперение на ногах голубя. «Усы» — полоски белых перышек, идущие от основания клюва к глазам.

Девочка неторопливо осмотрела голубей и, даже не взглянув на мальчишек, обступивших ее плотной стенкой, положила птиц в плетенку.

— Сколько денег, дедушка?

Старик обнажил в улыбке пустые розовые десны:

— Для всех прочих — пять. А тебе — половина.

Надя покраснела, растерянно взглянула на старика и не нашлась, что ответить.

— Зачем же — половина? — сказала она, наконец, смущенно. — Вы все возьмите. Мне мама на именины семь рублей дала.

— Ну, славно — семь рублей! — бормотал дедушка, принимая от девочки деньги. — Вот тебе как раз четыре с половиной и останется на почтовиков. Забирай с богом...

Они еще добрых полчаса уговаривали друг друга, и мальчишек вконец поразил этот неслыханный торг.

Но вот Наденька простилась со стариком и быстрой походкой пошла по рядам. Она искала почтарей.

Я догнал Беленькую у трамвайной остановки. Спросил:

— Много ли птицы дома?

— Семь пар. С этими — девять,

— Давно держишь?

— С десяти лет.

— А всего тебе?

— Шестнадцать. Два дня назад исполнилось.

— А зачем тебе голуби?

Вопрос этот смущает и взрослых птицелюбов. Надя пожала плечами: