Веселое горе — любовь.

Царевна проводила с птицами все свободное время. В тихие вечера прислужницы поднимали полог шатра, и голуби медленно плавали в воздухе. Царевна следила за их полетом и завидовала им, имеющим крылья...

Старый Гафур-ока на минуту замолчал, покопался в карманах халата и, отыскав там немного конопли, бросил ее голубям. Птицы стали спокойно клевать зерно.

— Я уже сказал: слухи о Джанибеке пришли к царевне. Она захотела увидеть пленника.

Когда наступила ночь, Саодат тихо приблизилась к яме и посмотрела вниз.

Но стража скрестила копья, и один джигит взмолился:

— Не губи нас. Если узнает Тимур, нам не сносить головы.

— Джигиты, — отозвалась Саодат, — вам нечего бояться. Так повелел отец. Это ложь, но я беру ее на себя.

И тогда стража убрала копья, и царевна по ступенькам, вырубленным в земле, спустилась к пленнику.

Прошло немало времени, прежде чем стража услышала голос оттуда, из глубины.

Это был голос царевны, и она говорила:

— Свет луны слаб, но, мне кажется, я разглядела твое лицо, Джанибек. Твой ум и твою душу я тоже вижу, батыр. Аллах ничего не пожалел для тебя.

И был на это ответ Джанибека:

— Ты дочь моего врага и мой враг. Уйди, царевна.

— Это не слова твоего сердца, — возразила Саодат. — Это — звон цепей на твоих руках. Ты тоже мой враг, но я пришла к тебе. Война — зла, она разделяет людей, а мир создан для счастья и любви.

Пленный засмеялся и промолвил:

— Ты много раз видела бой, Саодат. Твои джигиты убивали людей, и джигиты врага убивали твоих джигитов. Почему ты не сказала отцу, чтоб он обуздал войну?

— Я раньше не знала того, что знаю теперь, — тихо ответила Саодат.

— Мне нужна тишина, чтоб подумать перед смертью, — сказал непокорный Джанибек. — Оставь меня одного, царевна.

— Хорошо, я уйду. Но позволь мне прийти завтра.

— Дочь царя может не спрашивать об этом. Приходи, если мне не отрубят голову.

Весь день царевна не выходила из шатра. Она смотрела, как ласкают друг друга голуби, и непонятное чувство грусти и счастья волновало ей грудь. И еще ей казалось, что сегодня солнце ленится уходить с неба.

Наконец наступила ночь. И стража убрала копья, и царевна сошла вниз по ступеням, вырубленным в земле.

Опять долго ничего не было слышно, и опять первой заговорила Саодат:

— У меня нет друзей, Джанибек. Поклонники и льстецы есть. Раньше мне казалось, что этого вполне достаточно. Теперь вижу — ошибка. Один друг — не мало, а тысяча — не слишком много. Даже для царей. Или их куют из железа?

— Много слов — кладь для осла, царевна. Скажи коротко — что тебе надо?

— Скажу, Джанибек. Мне скучно без тебя. Я не знаю, что это?

Джанибек долго не отвечал. Потом сказал:

— Ты, как серебряный тополь, царевна. Даже облака не достигают твоей вершины. Зачем тебе любовь бедняка?

Подумав, царевна ответила:

— Может, я и вправду стою высоко. Но поверь мне, — не так высоко, чтобы не увидеть на земле свое счастье. И еще: макушка высокого дерева — ближе к ударам молнии.

— Нет, царевна, — возразил Джанибек, — мне не нужна твоя любовь. Ты хочешь научить лягушку плавать, бросив ее в кипяток. Через день-другой царь отсечет мне голову. Когда тебя любят — трудней умирать.

— Я помогу тебе бежать, Джанибек.

— Не надо.

— Я хочу надеяться, что ты передумаешь.

— Что ж, хорошие надежды — уже половина счастья. Иди спать, девушка.

Медленно тянулся этот день в жизни царевны. Все песни голубям были спеты, все украшения вынуты из ларцов, надеты и снова спрятаны, а ночь все не приходила, и солнце торчало в небе, будто его приколотили гвоздями.

Перед сумерками зашел в шатер Тимур.

— Что с тобой? — спросил он у Саодат, взглянув на ее лицо. — Не больна ли ты?

— Это пройдет, отец, — был ответ. — Я велела оседлать коней, чтобы из конца в конец пересечь степь под луной. Если я загоню одного коня, пересяду на второго.

— Хорошо, я скажу бекам: пусть проводят тебя.

— Твоим детям не нужны няньки, эмир.

Тимур с гордостью погладил дочь по длинным черным косам.

— Ты права.

И снова караульщики убрали копья. И снова царевна спустилась в яму.

Но в этот раз, сколько ни прислушивалась стража, не могла она разобрать ни одного слова, оттуда, со дна.

О чем шептались бедняк и царевна? Этого никто, кроме них, не знал.

В самой середине ночи джигиты увидели голову царевны. Саодат поднималась по ступенькам, и за ней шел, тихо позванивая цепями, Джанибек.

Выбравшись из ямы, бедняк заметил царевне:

— Еще вчера я боялся, что тебе нужна забава, Саодат. Вижу, что ошибся.

Стража стояла, окаменев от страха. Отпустить Джанибека — отдать свои головы. Если поднять тревогу, — царевна найдет способ наказать измену.

— Вот вам золото, джигиты, — сказала Саодат, подавая мешочки. — Садитесь на своих коней и бегите к Тоболу.

Когда в черной дали, растаял топот копыт, Саодат вошла в шатер, взяла переметную суму и клетку с голубями.

— Помоги мне, — шепнула она, подавая Джанибеку суму, — только постарайся не звенеть цепями. Мы разобьем их потом, в пути...

Гафур-ока умолк и закрыл глаза, как будто хотел себе представить ночную степь и двух скакунов, уносящих во тьму смелых молодых людей.

— Ветер отставал от всадников, — продолжал рассказ Гафур-ока, — и дробь копыт была, как один звук. Так мчались на восток бедняк и царевна.

— Куда мы едем? — спросил Джанибек, когда девушка пустила своего коня шагом, чтобы он отдохнул.

— К Тоболу.

— К Тоболу?

— Да. Если стражники захотят повернуть назад, мы перехватим их.

И снова крутился ветер за спиной всадников. Но вот вдали показалась стена леса. И первые лучи пронизали воздух над ним.

Джанибек увидел перед собой голубое и тихое озеро.

— Это Большое Кисене, — оживилась Саодат. — Мы остановимся здесь и разобьем твои цепи.

Царевна помогла скованному юноше сойти с коня. Она долго ходила по берегу — искала крепкий камень,

Потом много часов била камнем по железу, и ржавая цепь расползлась на руках джигита.

— Давай поставим здесь шалаш и больше никуда не поедем, — предложил Джанибек. — Здесь красиво — и мы вдвоем.

— Давай, — весело согласилась Саодат.