Веселое горе — любовь.

— Ладно, — пробурчал он, — выберу вот свободное время и приду.

На другой день, после уроков, Аркашка собрался было наведаться к юнгам, но вспомнил о своем обещании. Тяжело вздохнув, достал из коробочки красный карандаш, подумав, добавил к нему старый пистолет, совсем похожий на настоящий, и пошел с этими гостинцами к больному.

Открыв дверь и увидев Ветошкина, Колькина мать повела гостя в низкую полутемную комнату. У дальней стены на железной койке лежал худой и совсем не похожий на себя Колька Три Глаза. Он взглянул на вошедшего и вяло усмехнулся:

— Ты...

Аркашка, чтобы как-нибудь начать разговор, сообщил нехотя:

— А мне за бразильцев двадцать давали...

Колька снова усмехнулся и сказал хрипло:

— Скажи-ка ты, врет — не кашлянет!

— Сам ты всегда врешь! — обиделся Аркашка.

Так у них на этот раз и не получилось никакого разговора. Ветошкин положил Кольке на кровать карандаш и пистолет и, сказав, чтоб его позвали, если будет надо, ушел.

Назавтра отец, выслушав сообщение сына, сказал, задумчиво постукивая пальцами по столу:

— Что-то я тебе давно, Аркадий, на мороженое не давал. А ты не напоминаешь...

И весело подвинул на край стола тридцать копеек.

Аркашка всегда отлично понимал отца. Поэтому мальчишка молча засунул деньги в карман и отправился в соседний магазин. Там купил здоровенную соевую шоколадину и, написав на обертке «Н. Чебыкину от А. И. Ветошкина», потащил подарок Кольке.

— Вот, — промолвил он, кладя шоколадку на кровать, — мне мать, понимаешь, подарила, а мне, понимаешь, сладкое нельзя. Сахарная у меня болезнь.

Колька разломил шоколадку на две половины, потом еще, — и одну четвертушку протянул Аркашке.

— На, поешь маленько.

— Нет, мне нельзя, — вздыхая, сказал Ветошкин, втайне поражаясь своему мужеству и гордясь им.

— Ну, немного можно, — тоже вздыхая, отозвался Колька.

— Разве только что совсем немного, — живо согласился Аркашка, запихивая вязкую шоколадку в рот.

Расправившись с угощеньем, Колька искоса посмотрел на гостя и сказал неуверенно:

— Ты бы, Ветошкин, посмотрел мою голубятню. Почистить надо... Матери некогда. Ей знаешь сколько посуды в столовой перемыть надо. И руки болят.

Аркашка, пораженный таким неслыханным доверием, полдня прокопался в Колькином сарае. Он навел там такой порядок, какого у Ветошкина, верно, никогда не было в собственной голубятне.

Простились они совсем мирно, и Колька даже сказал, что ему совсем не жалко черную голубчешку, и Аркашка может ее оставить насовсем себе.

После этого Ветошкин несколько дней не заходил к Чебыкину. С одной стороны, без гостинца заходить неудобно, а с другой стороны, не помрет же Колька, если Аркашка не наведается к нему день-другой. А у него, у Ветошкина, тоже есть важные дела.

Наконец Аркашка взял две новенькие тетрадки и ценную железную гайку — и направился в дом напротив.

Колька лежал весь красный, поминутно пил воду из большой алюминиевой кружки и один раз даже застонал, но сейчас же спохватился и сжал зубы.

Мать его сидела рядом на стуле, сплела кисти рук на животе и, не мигая, смотрела куда-то мимо Кольки.

Когда мать вышла в сени, Колька сказал хрипло:

— У меня, понимаешь, тут опять доктор был... Пульс щупал... Этот... как его?.. — натощак и не выговоришь... — пенициллин выписал. Ну, пожалуйста, не девчонка... — пусть еще колют.

Помолчав немного, Колька трудно повернулся к Аркашке и скривился:

— Только я матери не сказал. И докторову бумагу под подушку спрятал...

— Это почему? — поинтересовался Ветошкин.

— Почему! Почему! — хмуро протянул Колька. — Нету их, денег-то... А до получки еще два дня...

Колька уныло осмотрел потолок, вздохнул, и на его красном лице появилось выражение растерянности и злости.

— И на кой я, спрашивается, заболел?

Аркашка по собственному почину прибрал в голубятне, помог Колькиной матери наколоть дров и ушел, не понимая, почему такой отчаянный человек, как Колька Три Глаза, не возьмет и не выздоровеет сам, без всякого пенициллина.

Дома Аркашка дождался, когда отец пообедает, и спросил его, что это за пенициллин такой и как он может помочь от воспаления легких?

Отец посмотрел на сына поверх очков, отложил газету в сторонку и сказал, что пенициллин — порошок, что его надо развести и тогда можно превосходно лечить ангину, дифтерит, какую-то пневмонию и еще много болезней. И добавил, что пенициллин может даже спасти жизнь, в его врачебной практике были такие случаи.

Потом отец снова углубился в газету, а Аркашка сидел рядом, делал вид, что рассматривает картинки в книжке, а на самом деле думал о пенициллине.

«Разве у отца попросить? — соображал он. — Если есть деньги, отец даст. Никогда еще не отказывал...»

Но тут же отверг этот план. Вот если бы у Аркашки были свои деньги — другое дело. Мальчишка дает мальчишке на лекарство, — это совсем не то, что просить и выпрошенное давать...

Вечером Аркашка постучал в Колькину дверь, но почему-то ему долго не открывали. Наконец на пороге появилась Колькина мать.

— Не надо бы тебе сегодня заходить, Аркаша, — сказала она шепотом. — Больно плохо Коленьке-то. Да и заразиться можно...

— Воспаленье — это незаразное, — не очень твердо заявил Аркашка и прошел в комнату.

Они сидели у кровати молча — Аркашка и Колькина мать — и слушали, как Колька тяжело дышал и бормотал что-то непонятное о кошках, и еще о железной гайке, и еще о какой-то девчонке из пятого «А» класса.

Мать сидела, уронив голову в ладони, и широкие худые ее плечи вздрагивали так, будто их кололи иголками.

Аркашка тоже сидел, чуть не плача, думал, думал, — и ничего не мог придумать. Только одно было у него в голове, что надо достать пенициллин. А как его достать, когда нет денег?

И он сидел и думал так, что даже голова начала трещать.

— Ладно, тетя Маша, — заговорил он наконец, так ничего и не решив. — Что-нибудь мы все же придумаем. Вот увидишь.

Когда Колькина мать вышла на кухню, Аркашка что-то долго бормотал себе под нос, как будто спорил с самим собой. Наконец, вздохнув, он тихонько полез к Кольке под подушку и вытащил рецепт. Уныло повертев его в руках, Аркашка засунул рецепт в карман и пошел прочь из комнаты.

* * *

Прошло две недели. Колька уже поправился, температура у него давным-давно спала, и сейчас он сидит на полу, на цветном половичке, и строгает доску для самоката.