Весеннее сумасшествие

Дома девчонки еще не легли.

— Ага! — с энтузиазмом встретила меня Светка. — Держу пари, раз ты так поздно, значит, побывала у него дома.

— Я болтала с мальчишками в коридоре.

— Да? Слушай, что я говорю. Либо он гомик, либо сильно на тебя запал. В то, что он импотент, я не верю. Уж импотента я как-нибудь отличу. Так он все-таки звал тебя к себе домой?

— Нет.

— Значит, гомик. А может, просто женат. Надеюсь, что женат. Жена — не стена, а гомика не переделаешь. Мне ни разу не удавалось, хотя старалась я — ого-го!

Я засмеялась. Все-таки на Светку невозможно обижаться! Ее откровенность обезоруживает. А может, и я могу попробовать быть с нею столь же откровенной? И я неуверенно начала:

— Свет, а если я задам тебе один вопрос? Нескромный?

— Задавай! — обрадовалась моя собеседница.

— С кем ты была здесь три дня назад? Ну, когда заперлась на молоток, а я стояла под дверью?

Нелька, читавшая конспект, изумленно подняла голову.

— Ну и вопросики ты стала задавать! Светка у нас вполне совершеннолетняя.

— Я же не просто так задаю, — пояснила я. — Я хочу понять картину убийства.

— Да, но при чем тут, с кем кто трахался за два дня до этого? — фыркнула разочарованная Светка.

— А вдруг при чем? Вы же помните, я сразу это заподозрила! Я имею в виду, что между тем, что я нашла тело, и убийством Марго есть связь. Кстати, вам знакомо такое имя — Юхан Свантесон?

— Современный шведский художник, да? — с сомнением уточнила Нелька. — У меня большая проблема с их фамилиями. История живописи идет хорошо, а вот современность…

— Нет, это совсем другое. Так, может быть, зовут того, кого я нашла.

— А откуда ты знаешь?

— Я не знаю, просто предполагаю. Я услышала это имя от милиционера. Светка, так что?

— Ох, — вздохнула она. — Мне не хочется говорить. Зачем устраивать человеку неприятности? И я не думаю, что это хоть как-то связано с Марго.

— Понимаешь, очень важно знать, кто где был во время убийства и тогда, когда появилось это странное тело. Марго наверняка столкнул кто-то из ее близких знакомых, так?

— Так, — серьезно согласилась Светка.

— И ни у кого нет алиби, понимаешь? Как в романе! Самая подозрительная я — и я как раз оказалась одна, потому что, как дура, расплакалась. Вы тогда ушли — куда?

— Я пошла в универсам — тот, который открыт до двадцати трех часов. Довольно долго там бродила, выбирала разные вкусности к Восьмому марта. Когда его закрыли, вернулась домой. Не думаю, что кто-нибудь меня там запомнил.

Я кивнула. Светка и впрямь появилась седьмого поздно вечером с пакетами, битком набитыми праздничной снедью: ананасами, мидиями, карбонатом и тому подобным. Я еще ужаснулась, сколько ей пришлось потратить денег, а она в ответ лишь хихикала. Она вообще очень щедрый человек.

— А я была в кафе на первом этаже, — прервала паузу Нелька. — Если тебе требуется подтверждение, так там было полно наших. Наверняка они меня помнят. Без четверти одиннадцать нас оттуда поперли, потому что вырубился свет. Я заглянула к парням за конспектом и сразу пошла домой. Только мне не нравится, что ты нас в чем-то подозреваешь.

— Да не подозреваю я! — горячо воскликнула я. — Просто хочу отмести тех, кто заведомо не виноват!

— Пусть это делает милиция, — заметила Нелька. — Одно дело, когда меня допрашивают чужие люди, от них хорошего не ожидаешь, а другое дело — ты.

— А что Машке остается? — вступилась за меня Светка. — Она ведь действительно самая подозрительная. Не зря ее менты вызывали! Сам себе не поможешь — никто тебе не поможет. Честное слово, Машка, про универсам я тебе не вру и Марго я не убивала. А что касается того дня… ну, когда ты стояла под дверью… я должна подумать. Если пойму, что это может быть важно, то расскажу, с кем я была. А без необходимости не хочу. Терпеть не могу связываться с милицией. Ничего хорошего я от них никогда не видела.

Я повернулась к Нельке. Ее нежелание отчитываться передо мной было вполне естественным, и я не решалась требовать от нее ответа. Но она, видимо, проникнувшись аргументами Светки, добровольно сообщила:

— Мы с Колей ходили в кино на «Властелина колец». Он у меня толконутый.

Коля — это ее парень, а толконутость, то есть любовь к Толкиену, весьма мне близка. Жаль, что я с Колей незнакома, нам было бы о чем поговорить!

— Значит, у Нельки на время убийства алиби, — с удовлетворением констатировала Светка. — А у нас с тобой нет. Но мы не убивали. А может, Марго сама выпала? Случайно?

— Вот именно! — радостно согласилась Нелька.

Я лишь махнула рукой и отправилась спать. Почему меня никто не принимает всерьез? Одно утешение — Сашка, который неожиданно решил меня поддержать. Интересно, а что бы посоветовал мне Макс? Что он вообще сейчас делает? Спит или читает? Один ли он или, как предположила Светка, женат? И мысли мои от преступления плавно перешли совсем на иное… На следующий день занятия заканчивались рано. Девчонки отправились гулять, а я пошла домой. Не то, чтобы я всерьез рассчитывала на появление Макса, но мысль, что он может прийти и не застать меня, казалась ужасной.

Дома я прежде всего сменила воду подснежникам. Они, бедняжки, уже немного увяли. Как они прекрасны и как короток их век! Как короток век многих прекрасных вещей! Меня нередко терзали подобные мысли, и результат был всегда один — я пыталась продлить существование хрупкого совершенства, запечатлев его. Причем никогда еще мне этого по-настоящему не удавалось, но каждый раз думалось, что вот теперь, наконец, удастся.

Букетик образовывал полупрозрачное голубое облако, парящее над вазочкой, поэтому я взяла кисти и акварелью зарисовала его. Но это было неправильно! Ведь, если вглядеться, видишь вовсе не облако, а множество тончайших деталей: тычинки, пестики, лепестки. Я достала остро отточенные карандаши и на другом листе бумаги принялась скрупулезно передавать изящество и разнообразие отдельных цветков.

Однако через некоторое время руки мои опустились, горькие мысли заставили бросить карандаш. Какою глупостью я занимаюсь! Ну, закончу свою кропотливую работу — разве она будет отражать то чудесное, ради сохранения чего я готова отдать полжизни? Ведь в реальности обычный букетик одновременно заключает в себе все: он и единое целое, то самое парящее облачко, и совокупность индивидуальностей, которые хочется разглядывать до бесконечности, находя новые и новые детали. Вот и я должна в одной картине дать зрителю возможность увидеть обе эти ипостаси. Но вместо этого я, как все бездарности, штампую примитивные суррогаты. Зачем я вообще поступила в Академию, почему меня туда приняли? Художник, лишенный таланта — самое жалкое явление, какое только можно вообразить. А поскольку не рисовать я не в силах, значит, всю дальнейшую жизнь проживу в роли этого нелепого существа. За что меня так наказывают? Зачем мне дали непреодолимую страсть и неумение ее удовлетворить? Что мне делать?