Весенний марафон

Василий слушал внимательно, не перебивал.

– У вас ведь любви нет, я так понимаю… И интерес односторонний, так? Но что хочешь соответствовать – это нормально, это я понимаю. Чем же тебе помочь? Давай так. Ты, во-первых, когда к ней пойдешь, рубаху эту сними. Костюм купи. Или джинсы.

Василий с удивлением оглядел себя с ног до головы. Он всегда считал, что милицейская рубаха придает ему значительности, не мнется, и в ней не так потеешь. К тому же брат присылает их по три в год, и он носит их зимой и летом, как раз до следующей посылки и хватает, к тому же на халяву, как известно, и уксус сладок. Ладно, спасибо, костюм у него есть, лет десять висит в шкафу два раза надеванный – к Димке в первый класс и на выпускной в девятом. Но вот уж галстук – ни за какие коврижки! Он подпер щеку ладонью и принялся слушать дальше, дельно человек говорит.

– …что такое дезодорант – знаешь?

Василий покраснел и возмущенно покачал головой. Нет, про дезодорант он, конечно, слышал, он же не глухой и не слепой, телевизор смотрит. Но уподобляться тем потным красавчикам, что скачут по крышам и лезут в горы не иначе как попрыскавшись из баллончика, ни в коем случае не собирался.

– Мыться надо чаще, – проворчал он себе под нос. – В-вот и все д-дела.

– Дикий ты человек, Василий, – укоризненно покачал головой Палыч и налил себе еще кипятку. – Дезодоранты есть специальные мужские, если хочешь – купи без запаха. Смысл в том, что побрызгался – и не потеешь. Ан-ти-пер-спи-рант называется, – произнес Палыч по слогам. – Запомнил? Или записать?

Василий упрямо смотрел в сторону.

– Ну, как хочешь, – вздохнул инженер. – Потом все женщины внимание любят. Им поклонники даже нужнее, чем любовники, поверь моему слову. Ты ей приятное что-нибудь сделай. Цветы или еще что, только по мелочи, чтоб не обидеть. Гранатовых браслетов не надо, да у тебя их и нет. Извини, это я так, к слову, – спохватился Палыч, взглянув на Василия. – И не навязывайся с общением там или с разговорами. Оставь – и уйди. Так… Она, говоришь, в газете работает? Ты эту газету покупай и читай. То, что она пишет и вообще. Если возникнет разговор – будешь в курсе. Опять же читать, брат, полезно. Как сказал один умный человек, устранять недостатки нашей жизни путем чтения вслух художественных произведений.

– Чего? – переспросил Василий. – П-про газету я п-понял, а про недостатки – нет.– Это я так, не обращай внимания. Пробки, понимаешь… Вот что… Я тебе завтра диск принесу. У тебя видик есть? Посмотришь кино, хорошее, старое. Прямо про тебя снято. Только верни, жена у меня его очень любит.

Палыч не обманул, поэтому на другой день Василий после работы не завалился спать в восемь вечера, как обычно делал после дневной смены, а уселся перед телевизором с большой миской соленых сухариков. Пиво на сей раз осталось ждать своей очереди в холодильнике. Думать надо на трезвую голову, а пиво этому не способствует. Кино называлось «Весна на Заречной улице». Василий его, конечно, и раньше смотрел – но так, вполглаза, за неимением лучшего. Он предпочитал сериалы про ментов и дальнобойщиков. А теперь стал смотреть внимательно, раз Палыч посоветовал.

В кино он все понял. И что Палыч имел в виду – тоже понял. Он – сталевар, она – учительница. На Катеньку похожа, симпатичная и глаза такие же строгие. Жаль, что он сам на артиста Рыбникова не похож. За что сталевар учительницу полюбил, Василий тоже распрекрасно понял. А вот за что она его потом тоже вроде бы полюбила? Тут Вася не вник, хотя с того места, где она к нему на завод пошла, даже прокрутил еще раз, правда, в ускоренном режиме. Но все равно не понял. Может, за то, что про него в газете написали, что-то он там изобрел и прославился? Или просто вздумалось киношникам сделать так, чтоб был хороший конец, а дураки вроде него, Василия, смотрели бы и верили?

Но Василий-то – не дурак. Он усёк главное: герой и героиня постоянно встречались, ссорились они там или мирились – не важно, но виделись каждый день. Может, она просто к нему привыкла? Им с Катенькой встречаться негде. Такие птицы, как она, в их края не залетают. Значит, он сам должен стараться почаще быть рядом. Наверняка именно это Палыч и имел в виду. Это пункт первый. То есть нет, второй после костюма. Джинсы как-то несолидно, решил Василий.

Так, еще Палыч про подарки говорил. А вот с подарками выходит закавыка. Торт она не взяла, конфеты сунула подружке – противная баба, она потом хохотала в кабинете, когда он вышел. А он под дверью стоял и все слышал. Катенька, слава Богу, не смеялась, потому что она не чета этой тощей вертлявой мымре. Цветы ей, похоже, тоже не понравились, да и не напокупаешься цветов среди зимы-то… Палыч сказал, по мелочи. Что бы такое придумать? Василий ломал голову с полчаса, пока его не осенила гениальная и простая, как все гениальное, идея: что может быть лучше свежайшего сырка и кефирчика?! И покупать не надо, и как раз с утра можно завозить – или возвращаясь с ночной смены, или утром между магазинами заскочить, пока Катеньки на работе нет. Так что и отказаться она даже при желании не сможет. Придет, проголодается и съест, не толстеют от этого, и вообще полезно.

Ужасно довольный собой, Василий, потирая руки, прошелся по комнате, на ходу вдруг снял со стены гитару. Она безбожно фальшивила, и он долго натягивал струны, добиваясь хотя бы приблизительного звучания. Потом, сердясь на свои непослушные и все забывшие пальцы, похожие на средней толщины сардельки, долго подбирал аккорды. И наконец, справившись со всеми заморочками, сам себе с энтузиазмом исполнил песню из фильма: «Когда весна придет, не знаю, пройдут дожди, сойдут снега…» Слова-то он и раньше знал, даже пели, бывало, на кухне, когда у них еще компании собирались… Хорошая оказалась песня, прямо про Василия: и про заводскую проходную, и про дверь комсомольского райкома (а Василий комсомол очень уважал). Вот, правда, друзей у него не было – все попивали мужики, да пока Димка маленький был, было не до приятелей, дом – работа, крутился как белка в колесе. Ну ничего, он им еще покажет!

Вася душевно исполнил песню два или даже три раза, безбожно перевирая мелодию и на ходу вспоминая слова. Вышло неплохо, Катенька услышала бы – ей бы понравилось, самодовольно подумал он. Он ей еще сыграет, непременно сыграет! Пригласит к себе в гости, она придет, он и сыграет. Вот так.

Он послушал новости, доел сухарики и уже ложился спать, когда показалось – плачет кто-то на лестничной площадке. «Никак опять Вова с Раисой чего не поделили», – вздохнул Василий и пошел разбираться. Как-никак соседи, да и Вова ему помог тогда шпану эту выгнать. Под дверью и правда плакали. Но не Раиса, а коричневый толстопузый щенок, большеголовый и большелапый, стопроцентно беспородный – и как только угораздило его непутевую мамашу обзавестись потомством посреди зимы, подивился Василий.

– Ты, парень, откуда тут взялся? – спросил он у щенка.

Услышав человеческий голос, пес замолк, поднял мордаху (наполовину коричневую, наполовину белую) и уставился на Василия круглыми карими глазами.

«Утром меня мальчишки на проходную принесли. Потом в столовую, там молока дали и половинку сосиски. Вкусно! Потом меня Раиса, она там работает, домой принесла, в шарф завернула и принесла. Я на коврике спал. А потом мужик пришел злой, пахнет от него… – Щенок смешно затряс висячими ушами и чихнул. – Он меня за шкирку – и сюда. Я царапался, плакал, но обратно не пускают. Тут холодно. В подвале еще холоднее было, но там была мама, возле нее тепло».

Василий щенку сразу поверил, потому что, кроме Раисы, принести его сюда и некому. А Вова любого дармоеда выкинет на раз, ему что. И то, что он сам щенка понимает запросто, Василия тоже не удивило. Он с детства таскал со двора беспризорных собак, каждый раз надеясь, что уж этого-то мать не выкинет. Но они с матерью и старшим братом жили тогда в коммуналке, и каждого нового щенка мать кормила, а потом совала сыну в руки и велела «нести туда, где взял». Ни слезы, ни уговоры не помогали. Честно говоря, Василий понимал и жалел мать, жили они тесно и бедно, не до собаки. Но эти собачьи монологи, полные боли и укоризны, которыми найденыши провожали его, бросающего их и уходящего, он понимал так, будто они были произнесены словами.

Как же получилось, что, став взрослым и самостоятельным, он так и не завел себе собаку, не исполнил мечту своего детства, вдруг неожиданно подумал Василий. Теперь и место есть, и жили вроде не впроголодь, и Димка просил, и даже плакал, как когда-то сам Василий. А он отказывал сыну, приводя почти те же резоны, что и когда-то его мать. Может, взял бы собаку, и пошло бы у них с Димкой все по-другому, вырос бы парень не таким шалопаем, которому на все и на всех наплевать…

Щенок молчание Василия понял по-своему. Он переступил толстыми лапами, разочарованно опустил голову, как-то совсем по-человечески ссутулился и снова тоненько и безнадежно заплакал. Василий не выдержал, схватил его поперек толстого пуза и поволок в дом. Обессилевший от переживаний щенок не сопротивлялся, свесив лапы и полузакрыв глаза, а может, решил для пущей убедительности притвориться, что упал в обморок от голода и усталости. И только кряхтел, пока Василий мыл его с мылом, поставив в тазик, и тер полотенцем. Уже потом, когда новый знакомый держал его, мокрого, в коконе из большого старого махрового полотенца, он решил наконец удостовериться, что у того серьезные намерения. Щенок высунул мокрую голову с торчащей в разные стороны шерстью, энергично покрутил мордочкой, так что уши взлетели и захлопали, посмотрел Василию в глаза и робко спросил: «Ну что?»