Весна чаще, чем раз в году

— Скажите мне, каким был Лёнин отец? — робко попросила я. — Ну, как человек?

— Зачем тебе?

Он все еще угрюмо вспоминал свое.

— Мне же надо знать, как с Лёнькой жить.

Он вздохнул, отгоняя прошлое.

— Это ты права: он сын капитана, а не ее! Тут профессорша просчиталась. Ну что тебе, пигалица, о капитане в двух словах сказать? Есть люди, на которых только взглянешь и невольно подумаешь про себя: вот для них-то как раз и должно случаться в жизни то, чего не бывает и быть не может!.. Быстрый на решения и крепкий в них был наш командир. Ненависти в нем никакой: на каждого смотрел зорко, но без нажима, авторитетом не давил… «На заставе у нас положение ровное, — любил повторять, — мы все пограничники». Сложа руки не сидел и другим не давал. Не то чтобы по пустякам гонял туда-сюда, а просто пустяков для него не существовало. Вокруг него так воздух и кипел. Я его без движения только сонного видал да вон мертвым… Радостно служили при нем на заставе, вот что!

— А теперь? — глупо спросила я.

Он ответил уклончиво:

— У каждого человека свой характер, и у командиров заставы тоже. — Потом вздохнул: — В молодости все кажется по-иному. Я из-за капитана и на заставе-то остался: не хотел без него жить. Такого человека встретить — все равно что выигрыш получить.

Мы помолчали.

— Тебе здесь не скучно показалось? Не боязно? — спросил он небрежно.

— Как же может быть скучно, когда Лёнька вон как рад? А бояться чего мне с вами-то со всеми!

Он с сомнением воззрился на меня желтыми пристальными глазами. Но мне уже не было страшно его ничуточки.

— Жена старшего лейтенанта хотела с тобой поговорить. У вас там дела женские… Ты зайди. Раз моей хозяйки на такой случай не оказалось.

14

Жена начальника заставы сразу взяла быка за рога.

— Саша Олень сказал мне, что вы не расписаны. Это так?

Я ответила, невольно потупившись:

— Так.

— А почему?

— Разве обязательно расписываться?

Она закачала головой и сощурилась:

— Ой, девонька, за модой не гонись! По моде только платья шьют. Я тебе скажу, как мне самой мать говорила, когда я на целину в семнадцать лет укатила: «Хоть всех парней перецелуй, юбку до пупа обрежь — все не беда. Главное в том, чтоб девушка умела себя уважать». Мать у меня деревенская, вологодская, по-старинному мыслит, а правильно. Собой вертеть не позволяй!

— Да почему вы так о нас думаете? — возмутилась я. — Никто никем не вертит. Просто нам до восемнадцати лет не хватает.

Она вихрем сорвалась с места, даже в ладоши захлопала от удовольствия. Я увидела, что она уж не так намного и старше меня.

— И все? — сказала она. — Честно?

— Честно.

— Так это ерунда. Завтра мы вас поженим! Я своего Николая настропалю. Начальник заставы — знаешь, какая это здесь персона! Завтра пойдем в сельсовет и распишем. Рада?

Она меня расцеловала в обе щеки, тесно прижала к груди, и так мы постояли посреди комнаты.

— Ну, ну, — сказала она. — У нас с тобой дел полно. Белое платье у тебя есть?

— Нету.

— Ох, невеста нынче пошла!.. А кофточка? Юбку мою приладим.

Я растерялась. Кофточки тоже не было. Разве вот серый свитер? Через некоторое время весь диван был завален ворохом платьев, защелкали большие портновские ножницы, и сладко, как стайка маленьких веселых дятлов, застрекотала швейная машинка.

Пока жена начальника заставы вертела меня, подкалывала булавки, сшивала складочки, я стояла в счастливом отупении.

— Не жалей, что выходишь за пограничника, — тараторила она, обкусывая нитку. — Парни верные, всю жизнь одну любят.

— Разве я выхожу за пограничника? — бессмысленно улыбаясь, спросила я. — Я — за Лёню.

Она уколола палец и выбранила иголку.

— Лёня твой на заставе родился. Он отсюда теперь нипочем не уйдет.

— А мне не говорил.

— Успеется. Скажет.

На прощание она торжественно открыла круглую коробку, пошуршала за моей спиной целлофаном, сказала, вздохнув:

— Бери, раз уж такой случай.

И на голове моей очутилась легкая, чепчиком схваченная у висков пластмассовыми цветочками венчальная вуаль…

Когда мы с Лёней шли вечером к тетке Василине, я молчала, будто набрав в рот воды. Лёня тоже о чем-то размышлял про себя.

— Ты знаешь, что мне сказала мама тогда, за дверью? — наконец проронил он, с видимым интересом разглядывая вершину сосны. Ветер переливался в ней прохладными струями, как живая кровь. Сосна прядала ушами-ветками. — Сказала, что мне очень мало надо от жизни. И она просто не понимает, в кого у меня такая пустая душа. «Если пустая, так ее надо наполнять», — ответил я. «Но чем? Ты ведь не захотел учиться. Теперь меняешь Инночку, девушку одаренную и умненькую, на первую встречную. Где логика?»

— Она в самом деле умная? — глубоко уязвленная, прервала я его. — Эта ваша Инна?

Лёня дернул плечами:

— Да ничего подобного. Просто мобильная: на все у нее сразу мнение. Приехал заграничный пианист: «Ах, какое туше, фортиссимо, пьяниссимо…» Сбегала на выставку: «Глубина, цвет!..» Впрочем… — он вздохнул и честно порылся в памяти, — может, это все так и было на самом деле, только меня не больно интересовало.

— Что же интересовало тебя?

— Если б я знал. Наверно, что-то другое. Или то же самое, но не с этой стороны, что ли.

Я засмеялась:

— У нас в квартире есть Женька. Сейчас он уже в школе учится. А когда ему было три года, пойду я с ним гулять, а он посреди улицы руку выдирает и орет: «Шам, шам!»

Все хотел сам. Я на него сердилась тогда, как теперь на тебя твоя мать. А видишь, вспоминаю и смеюсь.

— Кажется, и ты меня воспитывать принялась, — подозрительно пробурчал Лёнька. — Притчами говоришь.

— А ты думал, я уж совсем дура? И поговорить не могу?

— Обиделась из-за Инки?

— Обиделась.

— Знаешь, за что я тебя люблю, птица? — спросил внезапно Лёня. — Врать ты не умеешь, вот за что.

— Отлично даже умею. А не вру из одной лишь гордости. Ты не знал, что я безумно гордая?

— Не знал.

— Так знай.

— Что-то мы с тобой стали часто цапаться, — с усмешкой проговорил он. — Не сходимся характерами, что ли? Кстати, нас завтра поведут расписываться, знаешь?

— Знаю.

— Ну и как? Согласна?

Я произнесла с вызовом: