Весна (Дорога уходит в даль - 3)

– Глупости!
– вступаюсь я за Люсю.
– Да, мама ее наивная и доверчивая, как ребенок. Но откуда мы это знаем? Да от самой Люси знаем. Люся так относится к Виктории Ивановне, словно та ей не мать, а внучка. Ничего секретного она матери не говорит, чтобы мать не тревожилась, чтобы не проболталась...

Нет, по-моему, Люсю обязательно надо позвать.

Так и решаем: позвать.

Из своих товарищей Леня зовет прежде всего Гришу Ярчука.

Это очень умный, развитой мальчик, рыжий, как огонь. Гриша начитанный, много знает, и вообще "симпатяга", как говорит Леня.

Гриша, наверное, об "Андрее Кожухове" так интересно скажет, как другому и в башку не залетит. Еще зовет Леня одного-двух мальчиков-гимназистов. Среди них - Макс со своей сестрой Диночкой. Диночка моложе нас, девочек, на один класс, учится в нашем институте.

– И Макс и Диночка - оба симпатяги!
– с увлечением рассказывает Леня. Макс к тому же еще и отличный скрипач, и сам музыку сочиняет. Он и математик тоже отличный. Хочет после гимназии учиться одновременно в университете и в консерватории. И Диночка тоже славная, умненькая, стихи сочиняет.

Дружные они оба - брат и сестра, - всюду вместе ходят. Увидишь, будет очень интересно. Сперва поговорим о книге, поспорим. Потом Макс нам на скрипке поиграет. Я буду аккомпанировать.

И вот в минувшую субботу вес мы собрались у Лени (вместе с ним было одиннадцать человек). Иван Константинович предоставил в наше распоряжение всю квартиру (кроме тех комнат, где у него живут всякие звери). "Располагайтесь, будьте как дома!.."

Сам Иван Константинович в этот вечер был почему-то невеселый.

Шарафут, улучив минутку, сказал мне, кивая издали на Ивана Константиновича:

– Ихням благородиям - невеселая... Сдыхаит и сдыхаит...

(в Шарафутовом словаре "сдыхаит" значит "вздыхает")... Ана Тамарам спаминаит!

Мы чинно расселись в кабинете Ивана Константиновича. Девочки стайкой к нам присоединилась и Диночка - расположились на большом диване. Мальчики - вокруг письменного стола.

Посидели. Помолчали...

– Что ж, начнем, что ли?
– спросил Леня.

Но никто не начинал. Никто ничего не говорил. Даже удивительно. Шла я сюда, думала, вот это я скажу, и еще вот это, и непременно еще про то, - а пришла и молчу. Потому что стесняюсь. И все, видимо, стесняются, немножко дичатся одни других.

– Как же так?
– недоумевает Леня.
– Мы прочитали замечательную книгу, собрались, чтобы поговорить о ней, и почему-то молчим! Это не дело!

– Говори первый, - подсказал Гриша, весело вскинув на Леню умные зеленоватые глаза.

– Нет, это тоже не дело: позвать гостей и говорить первому.

Я предлагаю другое: давайте начнем с музыки. Пусть Макс нам сыграет. Сердца наши смягчатся, и слова польются сами собой.

Идет?

И вот обсуждение "Андрея Кожухова" начинается с музыки.

Макс Штейнберг нам всем нравится сразу. Как будто обыкновенный мальчик, но заиграл - и мы вдруг, неожиданно для себя, увидели его новым! Что-то глубокое, скрытно-благородное есть в его глазах, похожих на бархатистые лепестки самых темных, почти черных цветов "анютиных глазок". Застенчиво и доверчиво к людям смотрит из этих глаз светленькое "сердце" цветка (у человека оно помещается в самом углу глаза - там, где слезный канал). Это первое впечатление от Макса Штейнберга - позднее музыканта, известного композитора - осталось у меня на всю жизнь, до самой его смерти в 1946 году.

А у сестры его, Диночки, глаза задумчивые, даже чуть грустноватые, но в самой середине подбородка дразнится такая веселая и задорная ямочка, что на нее нельзя смотреть без улыбки. Диночка тоже очень талантливая девочка. Сейчас, в детстве, она пишет стихи - наивные, немудреные, - но много лет спустя она станет известным индиистом, сотрудником Парижского Индийского института. Когда фашисты оккупировали Париж, к Диночке пришли - арестовать ее, чтобы выслать в лагерь смерти.

Но судьба была милостива к Диночке: она умерла естественной смертью накануне этого страшного дня...

Оба - и Макс и Диночка - были моими друзьями несколько десятков лет, до самой старости. Мы могли не видеться годами, не переписываться, но стоило нам встретиться, и мы радостно ощущали свое неистребимое братство: Замковую гору, Ботанический сад, "Андрея Кожухова", студенческие годы...

Но я забежала далеко-далеко вперед. Вернемся к нашей встрече на квартире Ивана Константиновича, где мы собрались для обсуждения "Андрея Кожухова" и начали вечер музыкой.

Макс - на скрипке, Леня - на рояле. Они хорошо сыгрались, часто играют вместе. Чудесная музыка!.. Не знаю, смягчаются ли у нас, слушателей, сердца, но мозги (по крайней мере, у меня)

проясняются. Я смотрю на задумчиво слушающего Ивана Константиновича и понимаю, как правильно угадал Шарафут причину его грустного настроения: "Тамарам спаминаит"... Конечно, Иван Константинович думает о Тамаре. Я тоже сегодня вспомнила первый Тамарин журфикс... Было это давно - мы тогда учились в первом или втором классе, - и Тамара вздумала устраивать у себя по субботам журфиксы. К первой же субботе была куплена новая изящная сервировка, цветы для украшения стола, закуски и деликатесы. Были приглашены Тамарины знакомые, "графья и князья", все было готово к приему гостей - и вдруг всю затею словно унесло ветром, как сломанную былинку. Знатные приглашенные не явились. Тамара билась в истерике. Попугай Сингапур вторил ей в своей клетке, истерически икая и завывая... И сейчас еще смешно вспомнить этот "бал в сумасшедшем доме".

И хоть очень непохоже наше сегодняшнее собрание на тот журфикс, но, наверное, Иван Константинович вспоминает Тамару, которая этого и не стоит. Тамара, конечно, остается верна себе. Она никого не любит, ни о ком не помнит. Пишет так редко, что приходится телеграммой запрашивать, здорова ли она. Иван Константинович собирался было вместе с Леней съездить на рождественские каникулы в Петербург - повидаться с Тамарой.

Узнав об этом, Тамара телеграфировала: "Не приезжайте, сама собираюсь к вам". Иван Константинович и Леня обрадовались, готовились к ее приезду, каждый день ждали телеграммы о том, что Тамара выехала. Ждали, ждали, каникулы крошились на пустые дни напрасных ожиданий. Наконец пришла открыточка:

"Дорогие дедушка и Леня! Простите меня за то, что я не приехала, страшно завертелась. Каждый день с утра до вечера гости, вечером театры, два бала, катания на тройках. Не успела выехать к вам, а каникулы уже кончаются! Приеду на пасху или на лето..."

– Не приедет она!
– мрачно сказал тогда Леня маме и мне.
– Не поедем и мы с дедушкой к ней в Петербург. Незачем нам с дедушкой изображать там "простонародье". Вон то самое, которое не пускают на барские ассамблеи... Тамарка нарочно все это сделала: написала, что приедет, для того чтобы мы не ехали к ней! Она нас стыдится... Ну, и нам ею гордиться тоже как будто не за что.