Весна (Дорога уходит в даль - 3)

Мне не очень нравится этот план с князем или богачом. Папе, наверное, тоже не понравился бы. Но я не позволяю себе даже думать об этом: такая страшная жизнь у Сони и ее мамы - под вечным страхом, что раскроется их преступление (если за это сажают в тюрьму, значит, это преступление), и тогда они скатятся на самое дно человеческого горя!

– Соня!
– шепчу я, и слезы колют мне глаза.
– Если я предам твою тайну... если хоть кому-нибудь... Тогда пусть мне будет самое страшное! Пусть папа мой умрет - вот!

На первой маленькой перемене - между первым и вторым уроком - ко мне подходит в коридоре Соня Павлихина.

– Шура, - говорит она несмело, - можно мне ходить с тобой в перемену?

– Конечно, можно!

Я беру Соню под руку. Остальные мои подруги - хорошие, чуткие. Я ведь ничего не рассказывала им о Соне, о наших разговорах с ней в Пингвине и дровяном подвале. Но в институте все новости распространяются, как по телеграфу. Мои подруги уже слыхали о том, что Соне была "проборка" за то, что ее мама плохо одета. У самой Сони такое бледное лицо, измученные глаза. Боюсь, что в нее не влюбится тот князь, о котором она мечтает, - не понравится она ему. Но подруги мои - Варя, Маня, Катя, Люся Сущевская приняли Соню в нашу компанию очень просто и сердечно.

Только Меля, по обыкновению, недовольна. Отстав со мной от остальных, она угрюмо говорит:

– Сзываете нищих, как цыплят на крупу! Скажешь, эта тоже из выжших?

– Надоела ты мне со своими "выжшими"!

И вот Соня ходит с нами по коридорам в первую перемену и во вторую. Внимательно слушает наши разговоры и шутки. Один раз даже засмеялась на что-то смешное. Сама молчит. Варя предложила ей конфетку, но Соня отказалась наотрез, даже головой помотала - не хочет.

– Пожалуйста, возьми...
– уговаривает Варя своим низким голосом, добрым и густым, как сливовое варенье ее бабушки, Варвары Дмитриевны.
– Возьми, у меня еще есть.

Соня вдруг говорит - не робко, не застенчиво, а так, словно гвозди вколачивает:

– Мне мама запретила. "Хоть что-нибудь, хоть пустяк, все равно, говорит, не бери. Не обязывайся".

– У тебя умная мама!
– хвалит Люся Сущевская.
– "Не обязывайся"! Можно, я это слово запишу?

– Пожалуйста...
– сконфуженно разрешает Соня.
– Только не пиши, что это я рассказала. Что это моя мама...

– Нет, нет!
– успокаивает ее Люся.
– Мне просто это слово понравилось, я его запишу. "Не обязывайся"! Моя мама тоже часто говорит: "Ничего у богатых брать не смей!" Только, Соня, ведь мы-то здесь не богатые, мы свои. И мы друг от друга принимаем, угощаем одна другую.

На большой перемене Соня вместе со всеми пансионерками уходит завтракать в институтскую столовую.

Все мы сегодня какие-то кислые. Я - из-за Сониных тайн.

Другие - из-за того, что я кислая. А у Люси Сущевской, мы это чувствуем, еще какая-то своя неприятность. Вчера она была веселая, обещала сегодня угостить нас шоколадом, а не угощает!

– Да-а-а, - вдруг говорит Люся, - от богатых добра не жди. Они все жадины!

Помолчав еще с минуту, Люся неожиданно выпаливает:

– Девочки, простите меня! Я вас обманула...

– Ты - нас ?

– Ну да! Кто обещал вам плитку шоколада? Я вчера обещала. И обманула. Как последняя шаромыжница!

Слово "шаромыжница" кажется нам смешным, неожиданным.

Мы смеемся, и сама Люся громче всех.

– Понимаете, - говорит она уже обычным своим веселым голосом, - мне вчера должны были заплатить за урок за целый месяц: пять рублей!

– И не заплатили?
– сочувственно ахает Катенька.

– Обманули, шельмы! Я готовлю в гимназию дочку кондитера Кохановского. У них при кондитерской еще и кафе. Урок шикарный. Пять рублей в месяц заниматься с девочкой ежедневно по часу. Как прихожу - сейчас мне подают стакан "бялой кавы" (кофе с молоком) и миндальное пирожное. Пирожное, правда, чуть с черствинкой - вчерашнее пирожное; подавать его посетителям кафе сегодня нельзя, - но все равно я довольна.

Выпиваю "бя'лу ка'ву", а пирожное уношу с собой в бумажке.

Вечером съедаем с мамой пополам. Все чудно, правда? Ну, а вчера... Люся на секунду запинается, потом говорит сердито и мрачно.
– Вчера оказалось, что кондитер Кохановский - скважина, сквалыга, выжига, хапуга! Вот он кто!

– Не заплатил за уроки?

– Заплатил!
– с презрением говорит Люся.
– Заплатил, но вычел из пяти рублей стоимость двадцати шести стаканов "бя'лой кавы" и двадцати шести миндальных пирожных. И еще говорит: "Я вам по своей цене считаю товар - не так, как посетителям кафе: пирожные считаю вам по три копейки за штуку, бя'лу ка'ву по пяти копеек за стакан". Ну, и...

– И что?

– И все!.. Принесла я маме вместо пяти рублей два рубля семьдесят пять копеек.

– Мама огорчилась?
– спрашивает Маня.

– А ты как думала? Ведь мы на эти пять рублей рассчитывали. Мама работает просто рук не покладая. Прислуги мы не держим, а у нас два квартиранта, жильцы, да еще троих столовников обедами кормим. Мама все сама: и на базар, и полы моет, и одежду чистит, и в комнатах прибирает, и обеды стряпает, и посуду моет. А платят они все - гроши, да еще сегодня есть они у нас, эти жильцы и столовники, а завтра - фью, ни одного! Вот мои десять рублей в месяц - за два урока (у меня еще и второй урок есть), - они нам во как нужны!

– Твоя мама... плакала вчера?
– неожиданно спрашивает Соня.

– Немножко побрызгала...
– В голосе Люси звучит чуть насмешливая нежность.
– Мама у меня как ребенок. Поплакала, перебрала всех покойников: "Видел бы это твой бедный папа!

Знал бы это твой бедный дедушка!" Потом подумала и сказала:

"Уж если нужно, чтобы кто-нибудь был поросячья душа, так пусть лучше будет этим твой кондитер Кохановский, а не мы с тобой!" Потом села за пианино, заиграла, запела: "Он уехал, жених - он в чужой стороне!.." А уж вечером, когда я спать легла, мама поцеловала меня: "Не горюй, дочка! Совесть у нас чистая, живем честно, трудимся, никаких благодетелей в плечико не целуем!.."

Кто-то спрашивает:

– А как же с кондитером Кохановским? Будешь давать уроки его девочке?

– Конечно! Только уж "бя'лу ка'ву" я пить отказываюсь. Ну, а пять рублей в месяц - это деньги!

Глава одиннадцатая. НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ - АНДРЕЙ КОЖУХОВ

Утром, когда мои ученики Разин и Шнир, окончив урок, уже собирались уходить, Степа Разин нечаянно выронил какую-то книжку. Она упала прямо ко мне на колени. Упала в раскрытом виде - как мы говорим: "раззявившись". Обложка отогнулась, и я прочитала заглавие: "Сборник задач и примеров по алгебре.

Шапошников и Вальцев". Обыкновенная книжка, как все учебники, в простом бумажном переплете: по черному полю, словно "мраморным узором", набрызганы цветные кружочки. Такие переплеты на всех наших учебниках; разница только в цвете этих пестрых кружочков.

Я равнодушно отдала книжку Степе Разину.

– Знаете эту книжку?
– спросил Шнир.

– Еще бы! Мы по ней задачи решаем. Тоска!

Разин и Шнир почему-то весело переглянулись, даже рассмеялись.

– Азорка...
– сказал, по своему обыкновению, Степа.
– Азорка, а?