Весна (Дорога уходит в даль - 3)

Столовники сегодня мне ручки расцелуют!

– Фикторий Ифан, - дурачась, пищит Люся с немецким акцентом, - ви мешайт нам работать!

Посмеявшись, Виктория Ивановна возвращается в дом, к плите, - стряпать "гусарскую печень".

– Несчастье с мамой!
– Люся не то шутит, не то грустит.
– людей купят печенки, нарежут ломтиками, поджарят с луком, картошкой - дешево и сердито. А главное - все сыты. А нас душат бабушкины рецепты, мы делаем гусарскую печень а ля гоп-гоп-гоп! Продуктов уходит прорва, а есть эту бурду невозможно...

– Есть еще одно хорошее блюдо: мексиканское тирли-тирли из протертых пупков птицы киви-киви!

– напоминаю я Люсе.

По дорожке торопливо идет Стэфа Богушевич. Увидев, что мы с Люсей смеемся, она радуется:

– Ну, слава богу! Маня, значит, принесла?

Стэфа всегда говорит громко. Это у нее такое правило: "Если не приготовила урока и ничего не знаешь, отвечай учителю что хочешь - хоть чепуху, - но громко и очень уверенно: тройка обеспечена!" Это у нее вошло в привычку. Стэфа и сейчас спросила: "Маня, значит, принесла?" - так громко, что в окне немедленно показывается голова Виктории Ивановны.

– Кто пришел?.. Ах, Стэфочка. А где Маня? Что она такое принесла?

Посмотрев на нас с отчаянием, Люся успокаивает мать:

– Фикторий Ифан, ви мешайт нам работать!

– Ну хорошо, не буду, - миролюбиво соглашается Виктория Ивановна, отходя от окна.

– Ну чего ты вопишь, Стэфка?
– выговаривает ей Люся шепотом.
– У моей мамы слух, как у горной козы! Ты еще ничего не сказала, ты только собираешься сказать, а уж мама слышит!
– И еще тише Люся добавляет: - А Мани почему-то все нету...

Но вот наконец и она, Маня! Мы смотрим на нее - и скисаем, как стоялая простокваша.

Маня очень бледная, очень грустная.

– Неудача, Маня?

– Да. Неудача...
– Тихие слова Мани слетают еле слышно с ее губ.

– Не дал?

– Не дал.

– А ты у него просила, Маня?

– Нет, не просила. Не такой он человек, чтобы надо было его просить, напоминать ему. Он все сам помнит: и что алгебра через два дня, и что мы ждем... Ничего я ему не сказала, только, прощаясь, посмотрела на него. А он... он отвел глаза.

– Значит, не дает!
– заключает Стэфа.

– Значит, не может дать!
– поправляет Маня.

– Почему - не может?

– Не знаю. Старшая сестра его, Юлия Григорьевна, - замечательная женщина, она и геометрию мне передала!
– вышла сегодня в переднюю провожать меня. Я смотрю на нее, ничего ке говорю, она сама все понимает. "Не спрашивайте, говорит, Маня! Ни о чем не спрашивайте!" И ушла в комнаты.

– Но ведь геометрию-то он нам дал! И так хорошо получилось: все, как одна, решили!

– А может быть, именно поэтому?
– гадает Маня.
– Может быть, начальство стало догадываться? Надо нам и о самом Горохове подумать: если все откроется, он не просто вылетит, а как пробка из бутылки! Его уже никуда не пустят преподавать, ни в одно учебное заведение... А ведь у него семья!

– У кого семья, Манечка?
– спрашивает Виктория Ивановна, появляясь в окне.

Маня не успевает ответить. Ее перебивает Люся:

– У Данетотыча, мама, у швейцара нашего. Громадная семья! Жена и восемь человек детей! Они в деревне живут.

– И славные детки?
– интересуется Виктория Ивановна.

– Прелестные!
– с жаром расписывает Люся.

– Все блондины с черными глазами! А у самой маленькой девочки на ручке шесть пальчиков!

Мы от души веселимся: никаких деток - ни с пальчиками, ни без пальчиков - у Данетотыча нет.

– Скажите на милость, шесть пальчиков!
– поражается Виктория Ивановна и, спохватившись, спешит к плите, где, может быть, пригорает "гусарская печень"...

– Вот что я вам скажу!
– И Стэфа отчеканивает раздельно, упираясь пальцами в круглый стол и покачиваясь в такт своим слезам: - Сейчас... Я... Иду... К нему... К Горохову. Вот!

– И что ты ему скажешь?

– Что я ему скажу? Скажу: "Не-хо-ро-шо!"

– Немного!

– Могу сказать и больше, - продолжает Стэфа.
– По арифметике, скажу, мы вас ни о чем не просили, так? Так. Мы ее еще в младших классах проходили и теперь сами повторили. А по геометрии и алгебре с нами никто не занимался, так? Что же нам - пропадать? Так? Вот что я ему скажу!

– Очень грубо!
– сердится Маня.
– Грубо и неблагодарно.

Он нас пожалел - он дал нам задачи по геометрии. Он многим для нас рискнул! А мы...

Но Стэфа упрямо перебивает ее:

– Нет, я с ним еще о другом поговорю, с Гороховым! Хорошо, скажу, не давайте нам задач по алгебре - ну и что получится? Почти весь класс провалится, так? И тогда, тогда станет ясно, что с геометрией дело было нечисто. Кто-то дал нам задачи - мы и решили. А по алгебре мы задач не получили - ну и утонули, как котята в помойном ведре! Так?

Позабыв всякую осторожность, мы все в запальчивости кричим друг на друга не хуже, чем Стэфка.

Она продолжает вопить:

– Вы как хотите. А я сейчас пойду к Горохову.

– Нет!
– останавливает ее Маня.
– Нельзя тебе одной идти. Если дело раскроется, скажут: "Какие нахалы эти поляки!"

– Пусть со мной Саша пойдет, - предлагает Стэфа.

– Еще того не легче!
– недовольна Маня.
– Скажут: "Это все поляки и евреи воду мутят!" Пусть с вами идет кто-нибудь из русских девочек...

– Я!
– вызывается Люся.

Уговариваемся: пойдем в пять часов. До тех пор, говорит Маня, у Горохова побывает врач. Еще условливаемся: к четырем часам я зайду за Стэфкой, потом мы вместе с нею забежим за Люсей. И тогда все втроем на Шопеновскую улицу: к Горохову.

В общем, "штучка", придуманная Маней, состояла в том, что Горохов дал ей экзаменационные задачи по геометрии. Она передала их нам, а мы руководителям всех групп для отстающих.

Эти задачи руководители дали своим ученицам в числе многих других задач - не говоря, конечно, что именно эти задачи будут на экзамене!- чтобы они решили их, разобрали по косточкам, объяснили как можно лучше.

Вот почему Маня не взяла на себя заниматься ни с одной из групп. Этим она оберегала не себя, а Горохова. Ведь если бы эта затея провалилась, если бы начальство дозналось, что мы от кого-то получили экзаменационные задачи, а с отстающими занималась бы и Маня, - сразу стало бы ясно, от кого мы их получили. Именно оберегая Горохова, Маня осталась по виду далека от придуманной ею "штучки".