Весна и нет войны

Неожиданно прямо перед Кирой возникла узкая пушка танка, точно осиное жало нацелившаяся на девушку. Раздался выстрел.

Что чувствуешь, когда в тебя стреляют?

Кира даже не поняла, что выстрел достиг цели. Ей показалось, что ее всего лишь ударили огромной палкой по животу. Сразу стало тяжело, накатила тошнота; что-то липкое и горячее потекло по сложенным на животе пальцам.

Кира поднесла руки к глазам.

Кровь!

На ее белом медицинском халате расплывалось уродливое красное пятно, напоминавшее очертаниями чудовище из сказки.

– Потом мы отступали....

***

Голос Володи вернул девушку в перевязочную.

Поле и танк исчезли, живот не болел, руки были сухие.

Кира вскочила и метнулась к колеблющемуся желтому огню свечи.

О, чудо, руки оказались чистыми! Она взглянула на халат: пятно, ей показалось, все еще было там, однако, съеживаясь и сжимаясь на глазах, пока не стало совсем крохотным, так что теперь Кира уже и не могла сказать наверняка, что это след от раны, а не те несколько капель крови, попавшие на халат во время перевязки.

–Закурить есть?

–Ты куришь?– изумилась Кира.

–Курю!

–У меня нет. Но я могу сбегать спросить,– спохватилась Кира.– Хотя, здесь и курить нельзя.

–Черт!

Володя вскочил с кушетки, едва не наткнулся на шкаф со стеклянными дверцами и замер наконец у окна.

–И когда только кончится эта бесконечная ночь!

Они снова замолчали.

«Надо спросить, надо спросить»,– твердила себе Кира.

Ей не хватало мужества. Вдруг ответом будет «он погиб»?

Кира вздохнула.

Нет уж, пусть будет живым. Хотя бы еще пять минут. Хотя бы в ее мире.

–Все время моросил холодный дождь. Мы шли по лесу....Потом услышали гул…

И снова стены комнаты исчезли, и Кира почувствовала, как лицо мгновенно стало влажным от измороси…

***

Вокруг было темно. На затянутом грозовыми тучами небе не видно было ни одной звезды.

Вокруг колыхались ветви деревьев: похоже, они шли по лесу.

Где-то совсем рядом фыркали лошади и стучали колеса повозок.

Неожиданно послышался гул, далекий, тревожный, прерывистый.

Колонна замерла в нерешительности.

– Немцы прорвались…прорвались…прорвались на Москву,– шелестели десятки голосов.

Лес начал редеть, и Кира увидела гигантские всполохи- весь горизонт горел…

***

– Больше я ничего не помню. Мы наткнулись на танковую колонну. Немцы включили фары и расстреливали нас в упор.

Володя отвернулся от окна.

– За что?!

Его голос дрогнул. В следующее мгновение он бросился к Кире; неловко, по-детски, обхватил ее руками и громко, в голос, зарыдал.

Очевидно, он больше не мог сдерживаться.

–Почему мы?! Почему?! Ты подумай, сколько поколений жило счастливо, мирно! Заканчивали школу, учились, работали! Ходили на свидания! Женились! Рожали детей! Почему это отняли у нас?!

Он бессильно сжимал и разжимал кулаки.

–Господи, ну почему я не родился раньше?! Я бы все отдал, чтобы родиться раньше! За три…за два…даже за один год! Я после школы в институт собирался…

–Ну что ты! Окончишь ты свой институт!– в ее голосе появилось что-то нежное, материнское.– Ну, чего ты? Война скоро закончится. И все еще будет…

Володя перестал плакать и отстранился.

–Война закончится… Все будет…Только нас не будет!

Он печально посмотрел на Киру.

– Помнишь Лелю Орлову? Ну, когда мы пришли на сборный пункт, выяснилось, что ей, как и тебе, нет восемнадцати?

Из темного угла комнаты выплыли солнечный летний день и худенькая кареглазая девочка с короткой мальчишеской стрижкой.

–Вызвали матерей. Твоя сказала, что не отпускает. И мы все ее презирали, а ты плакала. А Лелина мать тоже заплакала, но, когда капитан спросил, не возражает ли она, ответила «не возражаю».

У Киры перехватило дыхание- девушка поняла, что сейчас последует нечто ужасное. Она отлично помнила и Лелю, и ее мать, полную, пожилую женщину, опиравшуюся на палку.

И опять пауза, длинная, тревожная, а потом хриплый голос, совершенно нечеловеческий, даже не произнес, а прокаркал:

– Ее убили в первом же бою. Пулей в голову. Она только успела сказать: «Я очень хочу жить». И…умерла…

Кира кусала губы. Она уже давно поняла, что мир- вовсе не нечто заманчивое, многообещающее и замечательное, как ей представлялось когда-то. Но Леля....

К такому Кира была не готова.

Она вспомнила как в мае, после уроков, они гуляли по парку вдоль пруда.

Цвела сирень, сидели, обнявшись, влюбленные парочки на скамейках, а эта самая Леля бросилась к воде и принялась брызгать на купавшегося у берега мальчишку из параллельного.

Они оба смеялись и поглядывали друг на друга чуть влюбленно и вот....

–Постой!– спохватился Володя, глядя на приунывшую Киру.– Ты, должно быть, о своем подумала?

***

К вечеру погода испортилась, небо потемнело и пошел дождь, перешедший в ливень.

Аля, у которой выдалась свободная минутка, стояла у окна в небольшом светлом холле у запасной лестницы. Это был тихий, уединенный уголок, где никогда не было ни души, зато всегда было тихо и безупречно чисто. Мраморные белые полы блестели; массивные перила с лепниной казались произведениями искусства, достойными музея, а на большом квадратном подоконнике было очень удобно сидеть, задумчиво глядя в окно.

Окна холла выходили в сад. Собственно, это был даже не сад, а так, парочка яблонь, берез и лип, окружавших довоенный полуразрушенный фонтан из грязно-белого гипса, в самом центре которого уныло сгорбилась такая же грязно -белая мосластая девица с веслом.

С другой стороны к саду примыкал четырехэтажный жилой дом. Особенно хорошо просматривалась небольшая комната на третьем этаже. За плотными красными портьерами обитала сухонькая старушенция со сморщенным, как печеное яблоко, личиком.

В солнечные дни она обычно располагалась на балконе, в старинном кресле-качалке, с книгой в руках. Рядом, на изящной узкой тумбочке, грелся на солнце фикус. С другой стороны кресла, на перилах балкона, вальяжно развалившись, дремал рыжий кот с длинным пушистым хвостом.