Весна и нет войны
Шрифт:
Ночью Кира спала плохо: ей мешали разговоры и плач детей. Теперь голова кружилась и немного подташнивало. Она же еще и была голодна.
Зато в метро не было слышно завывания сирен, треска зениток и воя самолетов.
Кое как приведя себя в порядок, Кира поехала в госпиталь, где уже месяц работала санитаркой.
Выйдя из метро, она в ужасе замерла: той улицы, по которой она шла вчера- неширокой, уютной, застроенной старыми, но все еще крепкими двух –трехэтажными домами , в окна первых этажей которых Кира так любила заглядывать- больше не было. Тут и там дымились развалины;
Кира зажмурилась: не может быть, чтобы улица так изменилась. Должно быть, она спросонья вышла не на той станции.
– Миша, где Миша?– горько произнес детский голос совсем рядом.
Кира открыла глаза: рядом стоял мальчик лет пяти в легком сером пальтишке и вопросительно смотрел на неё.
–Убит!– с недетской печалью сказал мальчик и залился слезами.
– Да погоди ты! – отозвалась молодая краснощекая женщина, осторожно разбиравшая куски кирпичной кладки.– Не до твоего тут Миши. Найдётся где-нибудь! Что ему сделается!
Тут только Кира поняла, что речь, наверное, идет об игрушке, и облегченно вздохнула. Она снова обвела взглядом развалины- она ошибается, ошибается, вышла не на той станции!
Нет, не ошибается. Женщины и ребенок были ей знакомы.
Ещё вчера, идя из госпиталя к метро, она по привычке заглядывала в окна первых этажей. И в одном из них, угловом кухонном, Кира и видела этих двоих. В дровяной плите ярко горел огонь; посреди кухни, за круглым столом, покрытым цветастой скатертью, сидела краснощекая женщина и, улыбаясь, читала письмо, должно быть, с фронта. Мальчик сидел рядом и что-то рисовал на листе грубой оберточной бумаги. Рядом с ним примостился потрепанный игрушечный медведь- очевидно, тот, которого ребенок теперь никак не мог найти.
Кухонное окно располагалось низко и было таким большим, что, несмотря на тюлевые шторы и стоявшую на подоконнике развесистую герань, усыпанную мелкими розовыми цветами, Кира могла все разглядеть в мельчайших деталях.
Дочитав письмо, женщина встала из-за стола, подошла к плите и принялась что-то размешивать в большой кастрюле. Потом она сняла с полки половник, тарелку и налила суп.
При виде дымящейся тарелки у Киры потекли слюни. Ей показалось, что она даже чувствует рыбный запах.
Женщина помешала кипятившееся в большом металлическом тазу бельё, налила еще одну тарелку супа и села есть вместе с мальчиком.
***
Вот почему Кира любила заглядывать в чужие окна: она не была любопытна, но в такие моменты всегда забывала, что её-то дома ждет пустая, холодная комната и мучительные мысли о будущем.
Соседка Сима , конечно, пригласит её поужинать. Добрая душа, она всегда приглашала её ужинать с тех пор, как Кирина мама , врач-хирург, ушла на фронт, и Кира осталась одна. Но Кира откажется: ведь соседи тоже не жируют.
Потом Кира спросит Симу, нет ли писем.
Мама время от времени писала. О себе она ничего не рассказывала, только беспокоилась, тепло ли Кира одевается, как у неё с едой и все ли в порядке в квартире.
Кира напишет в ответ , что все в порядке;
что с продуктами туго, но она не голодает, и конечно же поддевает под юбку теплые панталоны.А вот от него писем не было.
Каждый раз, когда звонили в дверь, у Киры замирало сердце. Когда она слышала в прихожей голос почтальонши тети Любы, сердце, наоборот, начинало биться часто-часто, будто хотело выпрыгнуть из груди.
Письма в квартире получала только Кира. У Симиного мужа была бронь, а больше им писать было некому.
Через несколько минут раздавался стук, дверь распахивалась.
– Пляши!
Кира напряженно улыбалась, делала несколько танцевальных па, а сама была не в силах оторвать глаз от маленького белого треугольника.
Оставшись одна, она, однако, не торопилась распечатывать письмо; Кира даже старалась не смотреть на конверт, а поспешно клала его на книжную полку, под толстый серый том хрестоматии по литературе для старших классов.
И потом весь день, занимаясь домашними делами или ухаживая за ранеными в госпитале, время от времени мысленно возвращалась к заветному конверту: представляла, как откроет его- и это будет письмо от синеглазого мальчика, с которым она танцевала на выпускном вечере. Он напишет, что любит её и скоро вернется.
Но каждый раз это оказывалось письмо от мамы, которая, бог знает в который раз, интересовалась, есть ли у Киры дрова, и обещала передать с оказией посылку с продуктами…
Кира с тоской обвела глазами стертую с лица земли улицу. И сколько это все будет продолжаться?
***
В начале июля, когда они шли к школе, где формировались дивизии народного ополчения, говорили, что война закончится через пару месяцев.
– Ну, не успеем повоевать!– расстраивались мальчишки. – Ноябрьские праздники будем встречать в Берлине!
То утро выдалось на редкость солнечным и теплым. Вовсю распевали птицы; кружили над головами стрижи; на клумбе перед школой цвели тюльпаны, и мир казался таким совершенным, что, если бы Кире сказали, что война закончится на следующий день, она бы охотно поверила.
Теперь же говорили, что война закончится через полгода-год, но Кира надеялась, что все закончится уже к весне. Да, когда огромная сосулька на угловом доме начнёт таять, и тяжелые капли упадут прямехонько за воротник её пальто, как прошлой весной.
Тут Кира вспомнила, что угловой дом разбомблен ещё в августе, и никакой сосульки там больше не будет.
На девушку внезапно накатил приступ острой жалости, будто был потерян лучший друг. И скольких она ещё потеряет?
Кира едва не заплакала, но тут ей в голову пришла другая мысль.
Когда-нибудь война кончится!
Через год, через два, через пять. И все эти пыльные темно-красные кирпичные груды, куски стен с рваными клочьями обоев, покореженные листы железа с крыш, деревянные балки и остатки мебели вывезут, а вместо них появятся новые, большие, красивые дома.
Внезапно воздух вокруг Киры как будто сгустился, заколыхался, и сквозь эту пелену проступили очертания совершенно другого мира.
Кира увидела улицу, широкую, с высокими светлыми домами, с ветвистыми деревьями на обочинах.