Весна на Одере
Шрифт:
– Конечно, Чибирев, - сказал Воронин, глядя в окно.
– Он, ясное дело, - подтвердил и Митрохин, тщательно скручивая большую цыгарку махорки.
Мещерский сказал:
– Он крикнул "уйдите" или "уходите". Кому он кричал? Нас он не мог видеть.
– Немцам угрожал, - предположил Митрохин.
– "Расходись, мол, туды вашу..."
– Гвардии майора предупреждал, - сказал Воронин.
Кто-то из разведчиков вполголоса рассказывал:
– Немцы после этого крика очень всполошились. Нам часа полтора пришлось полежать, пока они угомонились. Ракеты жгли все время. Стреляли.
Зазуммерил
Он ответил, что не нашли, и ждал, не скажет ли она еще чего-нибудь.
– У меня все, - сказала она, наконец, бессознательно подражая генеральской манере разговаривать по телефону, но, не сдержавшись, горько всхлипнула.
XXIII
Узнав, что в медсанбате был Лубенцов, Таня так откровенно просияла, что сестричка, сообщившая ей это известие, даже немного сконфузилась.
– Старый знакомый, - весело пояснила Таня.
– Мы с ним случайно встретились на днях.
О том, что это был именно Лубенцов, а не кто-нибудь другой, легко было догадаться по приметам: широкоплечий, синеглазый и, как выразилась сестричка, симпатичный майор.
Однако по смущенному личику вострушки и по тому, как быстро майор уехал, Таня поняла, что разговор был нехороший. Она пристально взглянула на девушку и отошла с тяжелым сердцем. Конечно, как всегда в таких случаях, она стала уверять себя, что это даже к лучшему, и если он с первого слова поверит каким-то глупым сплетням, значит - бог с ним совсем.
И все же Таня несколько раз ловила себя на том, что она ждет кого-то. И в конце концов поняла, что надеется на вторичный приезд Лубенцова.
Между тем шли упорные бои, и в медсанбате все сбились с ног. Несмотря на это, Таня в промежутке между двумя операциями, ожидая, пока сестра обработает инструмент, как-то даже неожиданно для себя спросила у нее равнодушным голоском:
– Почему же майор не стал дожидаться?
Сестра ответила с деланным простодушием:
– Я ему сказала, что вы уехали... Он сразу ускакал, ничего не сказал. Просто повернул лошадь - и все. И ординарец за ним следом помчался.
Таня, рассматривая на свет ампулу с кровью для переливания, осведомилась еще равнодушнее:
– И не спросил даже, куда я уехала?
Сестра понимала, что именно это больше всего интересует Татьяну Владимировну, и хотела было ответить неопределенно: пусть помучается эта н е д о т р о г а. Но, вдруг пожалев ее, сказала ласково:
– Не спросил ничего... И я ему ничего не сказала, даю вам честное слово.
В деревню въехали машины, прибывшие для эвакуации раненых. Таня пошла в госпитальный взвод и вместе с Машей осмотрела наиболее тяжелых, чтобы выяснить их "транспортабельность". Подошла она и к Каллистрату Евграфовичу.
– Вот вы и уезжаете, - сказала она.
Раненых осмотрели, и санитары начали их выносить поодиночке. Таня сбегала к себе, принесла кулек конфет из своего офицерского пайка и сунула "ямщику" на дорогу. Он смущенно отказывался, потом сдался и сказал:
– Ну, спасибо, товарищ капитан медицинской службы. Век вас не забуду.
В комнате было холодно от беспрестанно открывающихся дверей.
Таня
сказала:– Помните того гвардии майора, который ехал с нами вместе в карете? Он вчера тут был, в медсанбате...
Каллистрату Евграфовичу лестно было, что ведущий хирург сидит возле него и запросто разговаривает с ним на глазах у остальных раненых. Он спросил:
– Ну, как поживает гвардии майор? Хороший он человек, простои такой. А, между прочим, во всем разбирается. По-немецки как говорит, а? Здоров он?
– Здоров, - сказала Таня и тоже стала оживленно говорить о Лубенцове, словно она с ним виделась и долго беседовала.
– Если он еще раз приедет, я ему скажу, что вы здесь лежали...
– А он приедет?
– спросил "ямщик" и сам себе ответил: - Конечно, приедет... А то вы к нему съездите... Доставите человеку радость...
Таня покраснела и спросила, не нужно ли еще чего-нибудь Каллистрату Евграфовичу. Он попросил карандаш, желая "в дороге потренироваться, левой рукой пописать". Она дала ему карандаш.
Поддерживаемый санитаркой, он пошел к автобусу. Машины вскоре тронулись, а Таня все еще стояла, ей было грустно оттого, что Лубенцов больше не приедет. И вот теперь уезжал Каллистрат Евграфович - рвалась последняя, казалось ей, связь с Лубенцовым.
Маша после эвакуации раненых нашла Рутковского и сказала ему со злостью:
– Вы видели Кольцову? На нее же смотреть страшно, еле на ногах стоит! Вы бы хоть дали ей отдохнуть несколько часов. Безобразие!
На следующий день Рутковский приказал Тане отдыхать. Ока очень переутомилась, и все это заметили.
Оказавшись "не у дел", Таня все утро слонялась по деревне, не могла найти себе места. Потом она вспомнила совет "ямщика". "А почему бы действительно не съездить к Лубенцову?" - подумала она. Нет, она не будет перед ним оправдываться, она ни слова не скажет по поводу его подозрений. В конце концов это ее дело, где и с кем она встречается. Просто она узнала, что он был в медсанбате, и решила навестить его, поскольку он ее не застал.
Приняв это решение, Таня вдруг повеселела и почувствовала себя необычайно отважной и независимой.
Она оделась, привесила - для храбрости - маленький пистолетик к поясу и, покинув медсанбат, прошла лесом к дороге. Ее подобрал какой-то балагур-шофер, везущий "айн-цвай-драй", как он почему-то называл снаряды для пушек.
В штабе дивизии она завела осторожный разговор по поводу дислокации соседних дивизий. Начальник оперативного отделения охотно объяснил ей обстановку.
– Вот здесь наступаем мы, - водил он толстым пальцем по карте, здесь Середа... А здесь...
Дальше она слушала невнимательно, хотя подполковник пространно разъяснял ей ситуацию, сложившуюся на фронте. Она заметила себе, в какой деревне расположен штаб генерала Середы, и собралась было уходить, но ее задержал начальник связи, жаловавшийся на боль в раненой ноге. Нашлись и другие пациенты, и Таня провозилась до полудня.
Наконец она покинула деревню. Здесь ей удалось сесть в машину, принадлежавшую дивизии генерала Середы. Получилось очень удачно: машина шла в штаб. Таня спрыгнула посреди деревенской улицы. У одного из домов стояла эмка, и Таня подошла к шоферу, возившемуся у открытого капота.