Весна сорок пятого

– Это… Это… - Петр смотрел на вышедшего кланяться парня.

И Боровский посмотрел и увидел… второго Петра. От удивления он отпустил его руку.

Петр выскочил из толпы к кибитке.

– Павка!

– Петька!

Петр смотрел на брата, как завороженный, потом вдруг ударил его в грудь.

– Ты что?
– спросил Павел.

– А ты что?

Павел толкнул в грудь Петра, и тот упал. Но как-то очень удачно. На руки. Тотчас вскочил и бросился на Павла.

От неожиданности люди вокруг шарахнулись, и образовалось пространство, где дрались парни. Упала пилотка. Сыпался град ударов. Павел отклонял туловище в стороны, потом внезапно схватил занесенную над ним руку и перебросил брата через себя!

– Прекратить!
– строго крикнул ничего не понимавший Боровский.

Но Петр сунул голову между ног Павла, резко выпрямился. И вот уже Павел летит в воздухе, переворачивается. Кажется, сейчас он шмякнется о землю и больше не встанет. Но в какую-то последнюю долю секунды он умудряется встать на ноги.

И тут тоненькая девушка бросилась к Петру и повисла на нем, заступаясь за Павла.

– Прекратить!
– снова строго крикнул Боровский.

А Петр и Павел улыбались.

– Что ты, Альжбетка! Да ты посмотри на него!

Альжбетка посмотрела на бойца, потом на Павла. Рот ее открылся, глаза сверкнули. Она всплеснула руками.

– Товарищ подполковник, это мой брат Павел. А драка - как аттракцион в цирке. Он повернулся к брату, хлопнул его по плечу.
– Не забыл нашу драку!

Подполковник Боровский снял фуражку и улыбался.

– Товарищи!
– крикнул Павел.
– Это мой родной брат Петр! Красноармеец!

Их обступили незнакомые люди, хлопали в ладоши, что-то говорили, кричали… Дед Ондрей поднялся на кибитку и поднял руку.

– Тихо, люди, тихо!… - Он хотел произнести торжественную речь. И когда вокруг стихли, сказал: - Такое дело. Встретились братья на нашей земле. Такое дело. И я скажу: все мы - братья! Все, кто против фашистов. Глядите, что тут написано, - он показал пальцем на лозунг над ширмой: - "Мы были и будем!"

И все поняли деда Ондрея. И аплодисменты прокатились над маленькой сельской площадью. Хлопали крестьяне. Хлопал строгий подполковник Боровский, хлопали автоматчики.

И в ответ им, далеко на западе, гремели орудия, катилось по чехословацкой земле могучее красноармейское "ура". Вперед! К восставшей Праге!

По земле шагала весна тысяча девятьсот сорок пятого года.

НЕСКОЛЬКО ПРОЩАЛЬНЫХ СЛОВ ОТ АВТОРА

В 50-х годах судьба забросила меня в Гронск.

Город неузнаваемо похорошел, отстроился, стал еще более зеленым. Да к тому ж был украшен. Завтра - День Победы.

Возле седьмой школы в яблоневом саду бушевала лепестковая метель, засыпая дорожки и старую "пушкинскую" скамейку. Она стояла на том же месте, как много лет назад. Меж яблонь носились ребятишки, играли в пятнашки. С ними бегал высокий рыжий учитель.

Я вспомнил, как Великие Вожди прыгали через ограду прямо в сад, поймал себя на желании тоже перепрыгнуть, но сдержался. Неудобно все-таки, дурной пример для детей. Я прошел через калитку и не торопясь направился к школе. Хотелось повидать директора Николая Алексеевича Хрипака, если он еще не ушел на пенсию.

Николай Алексеевич сидел за своим старым письменным столом, и в зеленом колпаке старой лампы отражалось весеннее солнце. И весь кабинет показался мне меньше, чем был, и хозяин его словно стал меньше ростом, сильные очки увеличивали глаза, и двигался Николай Алексеевич, чуть сутулясь и опираясь на крепкую сучковатую палку.

Мы вспоминали с ним былое, и я спросил, как сложились судьбы Великих Вождей.

– "Великие Вожди", - улыбнулся Николай Алексеевич, - а ведь они действительно оказались великими. На долю их выпали великие испытания, и выдержали они их с честью. Одного из них вы, наверно, видели, Ржавого, Василя Долевича.
– Николай Алексеевич подошел к окну.
– Да вон он, Василий Максимович, играет со своими питомцами.

– Рыжий - учитель?
– догадался я.

– Да. Несмотря на болезнь, он ведь тяжело контужен был, окончил педтехникум. Сейчас учится заочно в Педагогическом институте. Удивительно умеет находить общий язык с ребятишками. Хотя иногда ставит в их тетрадки красные кляксы. Между прочим, женат на Злате Кроль. Она работает операционной медсестрой в больнице. А дочка их Оленька учится у нас.
– Он вздохнул.
– Бежит время!

– А Серега Эдисон?

– Сергей погиб. Уже после войны. Опознал на улице предателя, который застрелил радистку в сорок третьем. Он ведь радистом был в отряде! Решил задержать. Бандит нанес ему несколько ножевых ран. Но Сергей не выпустил его. Из последних сил вцепился. Тут и помощь подоспела. Но Сергея спасти не удалось. Много народу на похороны пришло. Любили его. Он ведь секретарем горкома комсомола был…

Мы помолчали. Потом Николай Алексеевич сказал:

– Еще был Толик Ефимов, любитель собак. Он уехал вместе с матерью к отцу. Отец потерял ноги на войне. Прятался от семьи, но жена разыскала его. Собрались в одночасье и уехали. И что с ним - не знаю.

– А близнецы?

– Лужины?
– заулыбался Николай Алексеевич.
– Да вы что, афиш не видели? Весь город афишами заклеен. "Сегодня и ежедневно". Как раз сегодня все идем.

Я шел по улице, раздумывая о том, что услышал от Николая Алексеевича, и вдруг увидел афишу. "Цирк. Весь вечер на манеже клоун Мимоза". Даже вздрогнул от неожиданности. Ведь Мимоза погиб!

Вечером я, разумеется, пошел в цирк.

Шатер шапито стоял на той же площадке, новенький, нарядный, в гирляндах разноцветных лампочек. Над входом весело вспыхивали и гасли алые буквы - ЦИРК.

Зал был полон. Публика возбужденно шумела. Погас свет, заиграл оркестр. Первыми выступали молоденькие акробаты. Мячиками пролетали они над манежем, переворачиваясь в воздухе, подбрасывая друг друга. Сверкали блестки костюмов в свете прожекторов. А я нервничал, я ждал Мимозу.

И вот он появился, клоун Мимоза, в тесном пиджаке и широких клетчатых брюках, на рыжих волосах чудом держалась крохотная кепочка, длинноносые башмаки сами спотыкались о ковер.

Он крикнул по-петушиному:

– А вот и я!
– и пошел через манеж, волоча за собой веревку.

И когда под общий смех дошел до противоположного барьера, из форганга вышла тощая лошадь, привязанная к другому концу веревки. Она шла, понуро кивая головой. Клоун начал наматывать веревку на локоть, лошадь подходила все ближе, и когда она подошла к нему вплотную, клоун оказался весь перепутан веревкой. Уж как у него это получилось, никто не заметил. Только он из-за этой веревки никак не мог забраться на лошадь. Падал. Подымался. Лошадь замотала сердито головой, ухватила зубами веревку. Мимоза обхватил ее за шею свободной рукой, и она понесла его прочь с манежа, словно куклу, запеленутую веревкой.