Весна в Крыму (Преображение России - 15)

2

Насколько могла рассмотреть Наталья Львовна при слабом свете желтого колеблющегося язычка зажигалки, неожиданно появившийся в доме за короткое время ее отсутствия был действительно ее муж, хотя одутловатым сделалось его лицо, раздался в стороны нос и вполне фельдфебельскими стали усы.

Однако испуг, охвативший Наталью Львовну, был до того силен, что она только дрожала всем телом, а из ее открытого рта не вылетало ни одного звука. В себя пришла она, когда Макухин, отставив левую руку с зажигалкой, обнял ее правой, сказал: "Ну, теперь здравствуй, Наташа!" - и ткнулся волосатыми губами в ее щеку.

Потом он взял ее под руку и повел в столовую, где горел огарок стеариновой свечки, воткнутый в горлышко бутылки, и стоял начищенный толченым кирпичом самовар.

Только теперь, в столовой, сказала Наталья Львовна тихо, почти шепотом:

– Я сяду... я... не могу стоять...

И она опустилась на стул совершенно бессильно и заплакала вдруг, а появившаяся в это время с тарелками Пелагея тоже вполголоса заговорила:

– Ничего, Федор Петрович, ничего, пусть... Это они со страху так... Это ничего...

Однако Федор спросил ее, и не шепотом, а в полный голос:

– А этот - в шляпе, он часто ходил сюда без меня, а?

– Ка-кой "в шляпе"?..
– удивилась неподдельно Пелагея.
– Никто ни в шляпе, ни в картузе, - это вы напрасно, Федор Петрович!

– Ну, стало быть, это черта толкнул я сейчас, - зло сказал Макухин.

– Неуж в самделе толкнул кого?
– и хлопнула себя по крутым бедрам Пелагея.

– Не иначе, поэтому, черта, - повторил Макухин, и только после этого подняла на него мокрые негодующие глаза Наталья Львовна и проговорила:

– Как тебе не стыдно так!.. Как тебе не стыдно!

Федор не сразу отозвался на эти первые слова жены, он как бы вздыхал и сказал, глядя в пол перед собою:

– Поэтому черт...

Но тут же обратился к Пелагее:

– Посмотри поди, отвори двери, - упал ведь, я явственно слышал, может, и теперь лежит, - тогда его сюда втащим с тобой, - разглядим как следует, какие черти бывают.

Пелагея тут же пошла в переднюю, но следом за нею, быстро поднявшись со стула, пошла и Наталья Львовна.

Федор тоже поднялся, подождал, пока она выйдет из столовой, и тяжело тронулся с места. Когда он вошел в переднюю, Пелагея, отпершая дверь, говорила Наталье Львовне:

– Похоже, никто не валяется... Может, дальше где?

И вышла на улицу.

Наталья Львовна только чувствовала, что рядом с ней стоит Федор. И с минуту было так, и не навертывалось ни одного слова: острая обида отшвыривала все слова.

Но вот вошла Пелагея, буркнула: "И дальше никто не валяется!" - и закрыла дверь. Только тогда щелкнул зажигалкой Федор, выходя первым из передней в столовую, и сказал угрюмо:

– Раз он черт, этот в шляпе, он валяться не должен, а должен он ускакать на своих козлиных ножках куда подальше.

– Черта этого фамилия Жемарин, - отчетливо отозвалась на это Наталья Львовна.
– Он искусствовед, чего ты не понимаешь и чего тебе втолковать нельзя... Он меня провожал сюда из лавки, как это делают порядочные люди, и ты завтра же извинись перед ним за свой дикий поступок.

– Я чтоб? Извиняться? Держи карман!
– крикнул Федор.

– А как он сюда сам заявится, то увидишь, как я ему морду набью!

– Таким, какой ты теперь, Федор, я тебя не видела, - скорее с удивлением, чем с обидой в голосе, сказала Наталья Львовна.
– Ты не таким зверем уезжал отсюда, каким вернулся. Ты очень озверел там, ты знаешь?

– Еще бы не знать, - кивнул головой Федор.
– Там нет человека, какой бы не озверел, - на то он и называется фронт. Убивают там людей, или что с ними делают? В лапту что ли играют? Убивают как последнюю сволочь, какой жить зачем?.. Незачем! Вот!..

– А почему ты в пальто, а не в шинели?
– вдруг спросила Наталья Львовна.

Федор поглядел строго на Пелагею и сказал:

– Сделала одно свое дело, - иди делай другое, - чего зря стоишь!

– И то, зря стою, - согласилась Пелагея и ушла, но дверью хлопнула громче, чем могла бы.

Федор подождал немного, прислушиваясь к ее шагам, потом придвинулся на шаг к жене и сказал вполголоса:

– Потому я в штатском, что войну со своей стороны я самовольно кончил... чтобы свои от большого ума меня не убили, - вот!

– То есть, другими словами... ты, значит, просто бежал!
– с нескрываемым презрением и на лице и в голосе сказала Наталья Львовна и добавила: - Ты значит, ни больше ни меньше как дезертир?

– Все бегут оттуда, - поняла это?
– выкрикнул Федор.
– Там теперь никакой не фронт, а настоящий ад кромешный! Никто никакого начальства не слушает и даже чести генералам не отдают, - какое же это теперь войско? Это называется сброд, а не войско, как никакой дисциплины военной там нет!.. И воровство пошло повсеместно, а также и грабежи среди бела дня и убийства, если ты хочешь знать, - вот! А за военные действия кто из офицеров если скажет, - ну уж в живых его тогда не ищи!.. "Де-зер-тир!" - вытянул он. Вот чем напугала! Теперь ты поняла, зачем я шинель бросил, а пальто купил? Поняла?

– Поняла, - ответила она, но отвернулась.

– Не понравилось тебе, значит, что я приехал? Хотелось тебе, значит, чтобы меня ухайдакали?

– Нет, этого мне не хотелось!

С такой искренностью вырвалось это у Натальи Львовны, повернувшейся теперь к мужу, что Федор не мог не поверить ей, и он отозвался на это, прикачнув головой:

– Как по тебе заскучал я там, об этом не говорю: писал же тебе, должна была знать... А заместо того - вон как ты меня встретила!

И Федор не сел после этих слов на стул, а как-то рухнул и голову взял в обе руки.

Наталья Львовна сказала было:

– Ты меня встретил, а не я тебя...
– но тут же поняла, что говорить этого было не нужно. Она села рядом с ним, так же, как он, опустила голову на руки и заплакала снова.

Так они сидели и молчали минуты три, и первой заговорила Наталья Львовна.

– Значит, ты вошел в дом, когда я только что ушла, а как же тебя впустила Пелагея?

– Ведь я же ей сказал, кто я такой.

– Хорошо, допустим... А как же ты разглядел этого Жемарина, не понимаю.