Весной Семнадцатого
Шрифт:
Услыхал возмущенный ропот мамок, сдержанный смешок девок, бывших в тот вечер в библиотеке (мамки пришли так, от нечего делать, чтобы послушать мужиков, девки прибежали менять книжки "про любовь" на другие, нечитанные, про то же самое), заметил обиду и свел неприступно брови, опять распалил, разжег сильные костры.
– Не любо - не слушайте. Кабы, говорю, не баба, может, зла, греха на свете было меньше, мужик-то наш, глядишь, был бы самым праведным человеком, и жилось бы ему лучше... Искуситель помешал. Супротив бога и человека, он, диавол, завсегда.
– Кто же его состряпал, такого
– Читай Святое писание и разумей, не хлопай ушами, в церковь ходи чаще, - отрезал сурово дед Василий вместо ответа.
– Да ты не сердись, я попросту спросил, от души, - сказал Евсей, не боясь мрачного огня деда. Он глядел на Василия Апостола светло, добро. - А по моей мысли, никакого дьявола не было и нету, - добавил он. - Сатану люди выдумали, богатые, когда зло от них пошло и сами они стали злыми... Ну и мы виноваты, допустили богатых, злых. Богачи, они его выдумали, дьявола, стращать им народ. На пуганом-то легче ехать!
Григорий Евгеньевич горячо взглянул на пастуха, закивал ему. А тот, не замечая учителя, задумавшись, усмехнулся.
– А может, зло в человеке для того, чтобы добро было скуснее. С горчинкой! А?
– Да леший с ним, откуда оно и какое, зло! Конец ему приходит, и слава богу!.. Нам добро и без горчинки любо! Ты дай нам его поболе, добра, сами распробуем, какое оно! - заговорили наперебой мужики и полезли, по привычке, за кисетами, банками с самосадом. - Петрович, не то ты, Митрий, помоложе всех нас, герой, читай свеженькие газетки, - распорядились они. - Что пишут?
– Разные газеты - разное и болтают, - отвечал Сидоров.
– Все равно читай! - настаивали мужики. - Какую там новую горчинку припас нам министр Шингарев?.. Нет, давай Петровича газетину, большаков, она самая пронзительная!.. Минодора, ну-кась, ты, отчаянная, барабань "Правду"!
– Да я неграмотная, - отозвалась с досадой Минодора. - По складам еле ворочаю языком.
– Учись! Без грамоты ноне заклюют!
– Языкастая, а по складам... Как же так?
– Семи годков в няньки пошла - вот моя грамота!
– Придется заглянуть к тебе с букварем... попозднее, вечерком!
– Приходи. Ухват новый у меня, поучусь!
– Ага, из приказа военного и морского министра Гучкова... Про нашего брата, солдата, слушайте! - звонко, насмешливо сказал Митрий Сидоров, разворачивая с треском газету, и мужики на минуту затихли.
– "Ко мне поступают сведения, что... Исполнительными комитетами и солдатами арестовываются офицеры и их места замещаются другими, - читал Митрий. - Предваряю, что... строго будут караться виновные в самоуправных действиях по отношению к своим начальникам".
– Ну, слава тебе, офицерье арестовывают, значит, берутся ребята за дело, - заговорили довольно мужики. - Интересно, кем замещают арестованных?
– Да своими соседями, солдатами, которые посмышленей, - объяснил с удовольствием Митрий. - Не зря Гучков грозится, чует, пес бесхвостый, к чему подбирается народ!
– А к чему? - пытал Косоуров. По тому, как он таращился, подмигивал, он все понимал, на что намекает читарь,
но ему очень желалось, чтобы догадка его подтвердилась. - А к чему? - прилип он к Сидорову.– Да к его власти подбираются! К замирению тянут руку, вот к чему.
– Хорошо бы! - вздохнул Косоуров. Подумав, добавил: - И земельке руку подают, здоровкаются с ней. Я так понимаю, вижу: "Здравствуй, долгожданная зазнобушка, выходи за меня, молодца..." Хе-хе!
– Стой, а стишок про что? - спросил постоянный в селе глебовский гость Егор Михайлович, нетерпеливо заглядывая в другой листок газеты. Борода его так и занималась, дымила льняными подпалинами.
– Мужик Вредный пишет. Про эту самую газетку, - пояснил Митрий, пробежав глазами, и рассмеялся: - Ах, шут те дери! Кусается!
– Ну, читай, читай! Мы все вредные, кусаемся!
И Митрий, жмурясь, похохатывая, читал:
– "Бука". Буржуазно-колыбельная песенка.
Спи, дитя мое, усни,
Мне с тобою мука.
Ручек к "Правде" не тяни:
"Правда" - это бука...
Спи под песенки мои,
Спи, моя услада:
В "Правде" Ленина статьи
Хуже злого яда.
– Ленин - это которого в запертом вагоне германцы к нам прислали? спросил Максим Фомичев, ухмыляясь. Спросил так, будто все знал доподлинно и желал кого-то "подковырнуть".
– Слушай разных врак больше! - строго ответил праведнику дяденька Никита Аладьин. - На буржуйском клиросе, гляди, поешь фальшивым голосом!
– Да почему же на буржуйском, фальшивым? У меня свой - ого-го! И пою в нашенской церкви, что это еще за буржуйская такая? Бог везде один, - гудел, осердясь, Максим.
– Бог один - клиросы разные, - отвечал Аладьин.
И говорил уже не Фомичеву, всем мужикам:
– Ленин самый главный большак и есть. Был в изгнании. Действительно, через Германию переезжал. С товарищами. Ну и что? Вишь, союзнички наши не пустили через свои земли: не выгодно, против их идет, стало быть, супротив войны и богачей... Говорю, за нас стоит накрепко. Не любо кому - обливают грязью, авось какой дурак и поверит.
Максим сердито раскрыл рот, хотел возразить, но Митрий Сидоров гремел-звенел, читая:
Что ни слово - то беда,
Что ни строчка - пытка:
Не видать нам никогда
Прежнего прибытка!
Дни вольготные пришли
Всей рабочей шпанке.
Будем, детка, без земли
И без денег в банке!
Изба так и заходила ходуном от мужичьего хохота.
– Ловко поддел!
– Ай да Вредный мужик!
– Для кого вредный, вот вопрос?!
– А я про что? На тебя похож! Ха-ха-ха!..
Мужики разговаривали, зубоскалили, как всегда не обращая внимания на Василия Апостола, на учителя и его книги, закуривали, будто находились на улице. Если в библиотеке не было Татьяны Петровны, мужики и матюгались, не стесняясь.
Но далекие от жизни, страшные разговоры, от которых ребятам, торчавшим в кути, в темном углу, становилось не по себе, такие бесполезные разговоры бывали редко. Как бы спохватясь, мужики обрывали себя, сызнова обычно брались за газеты, но иногда, неизвестно почему, возвращались к страшному, как сегодня. Все дедко Василий, апостол и есть!