Вести с полей

– Берёте в дружбаны? – опустив глаза чётко выговорил Кравчук Анатолий.

– Да забито! Какой разговор! – Валя Савостьянов первый руку ему дал. Потом Олежка и Артемьев Игорёк. – Чалый Серёга, наш главарь общепризнанный, только рад будет. И сосед его – Петька Стаценко, хороший мужичок, тоже за тебя будет. Ну, а раз Чалый не против, то и все остальные примут. Вливайся!

Они крепко пожали друг другу руки по очереди. Установили дружеский союз.

– Кстати, насчёт Серёги Чалого, – Олежка Николаев вспомнил неожиданно, хотя все уже о том недоразумении насчет Кравчука и жены Олежкиной почти не помнили. – Пошли к нему. Спросим, чего он такого в натуре видел. Москвич твой, Толян. Тебя с Ольгой.

И они двинулись вразвалку, трезвые почти, в другой конец МТС, к кузне. Там Чалый правил основу под навесное оборудование Лазареву Генахе, которого поколотил за тупую и наглую кражу основы с Серёгиного трактора по пьянке.

– Москвич я видел точно, – вытирая руки ветошью, сказал Чалый уверенно .-Желтый. Как кравчуковский. Катался он кругом посёлка – тоже факт. Насчёт людей – мог прибрехнуть. Очень большая вероятность. Рядом с тобой, Толян, кто живет? Если от моего дома смотреть, то за твоим домом?

– Кирюха Мостовой с бабой. С Валюхой. Мостовой в те дни в больничке валялся с воспалением лёгких.

– Во! – хлопнул его по плечу Серёга Чалый. – А Валюха здоровая была. Дома сидела. В её библиотеке пол провалился. Доски прогнили. Витька-плотник ремонтировал. У кого и где ещё есть желтый москвич?

– В «Альбатросе» только. У главного агронома Алипова, – почему-то удивленно сказал Валя Савостьянов. – Я ж раз пятнадцать комбикорм завозил свиньям его прямо в двор. К свинарнику. «Москвич» – один к одному как твой, Толян. Шо ж это, выходит? Он, выходит, до Вальки мотался тогда, пока Кирюхе задницу в больничке Игнатов дырявил и таблетками морил. И увёз он её потом к себе в «Альбатрос» У них же там домик специальный для отдыха срубили рядом с банькой.

– Кирюхе только пока не надо эту гадость в уши лить. – Чалый Серёга закурил и ярко высказался примерно трёхэтажным тяжелым матюгом. – Сперва пусть поправится. Разберёмся потом.

– Вот сука же какая Алипов, а! – плюнул размашисто Олежка Николаев.

– Валька – сука! Это точняк! – Валя Савостьянов хмыкнул зло. – Алипов что? Его дело нормальное, мужицкое – догонять и просить. А давать-не давать, это Валюхина воля. Вот она – сука и есть. Тьфу, падаль! Библиотекарем работает. Культуре обучена.

– Культура да совесть – разные штуки, – Чалый повернул голову на шаги справа. К ним шла Огородникова из отдела кадров.

– Это! – начала она, не здороваясь.– Через пятнадцать минут общее собрание в конторе. В ленинской комнате. Директор приказал всех обойти. Вы последние. Так что, бегом. По третьему кварталу отчёт будет.

– А после отчета пьянка и танцы! – засмеялся Игорёк Артемьев. Он тоже хоть три дня, да поработал же на благо совхоза. А потому на собрание шел как все, не пряча глаз.

Директор Григорий Ильич Данилкин, бывший инструктор орготдела обкома Кустанайского, который досиживал ссылку в совхозе ради пересадки в кресло заведующего отделом, говорил долго и красиво. От речи его разило увесистой коммунистической правдой как от конторской буфетчицы несло три дня сладкими, приторными пирожными, украденными и сожранными под видом списанных по причине протухания крема.

– Всем понятно, что мы в области выходим по сдаче на третье место после «Альбатроса» и «Семёновского»? – выкрикнул он в массу трудящихся.

А то!!! – заорал один Игорёк Артемьев, а остальные привычно поаплодировали минуту.

– Поздравляю всех! И агрономов первыми! – директор перестал хлопать в ладоши и спросил у всех, оглядывая ленинскую комнату. – А где агрономы- то? Панарин тут, ага. А Стаценко Петр Степанович где у нас? У него ж сегодня тоже как бы праздник. Хлеба сдали два плана почти. Где Пётр?

– Его, считай, пять дней не видели. В поле тоже. В конторе и на МТС не было его, – сказал экономист-счетовод Костомаров. – Говорили, что вроде в город уехал. Приём к секретарю обкома пробивать. По вопросам агротехники

– Ну, это бы я знал, – директор Данилкин мельком глянул в окно. – Чалый, ты сосед его. Видел Петра?

– Я ж как раз пять дней с клеток не уходил. Пахал я, – Серёга Чалый задумался. – Нет, вернулся я, а у него дверь прикрыта и следов во дворе нет. Как вроде и не выходил он на улицу. Может, заболел? Узнать надо.

– Панарин, сгоняй к нему и сюда доставь. Пить стали все – жуть! С постели неделями не встают. Пьют прямо лёжа. Пузырь всегда в руке. Мигом мне его сюда!

Вернулся Панарин быстро. Он был белый как простыня. Зрачки широкие и губы дрожали как у эпилептика после приступа.

– Он! Он! Это! Бляха! – и Панарин зарыдал так громко и исступленно, что кто-то полил его водой из графина и влил прямо в горло воды холодной почти стакан.

– Что? – стали кричать все.

Он зарезанный лежит! Нож у него в горле. На кровати лежит. Крови – подушка красная и простынь. И запах жуткий. Давно лежит, видно.

– Все бегом туда! – приказал Чалый. Через минуту в конторе уже никого кроме директора не было.

Данилкин Григорий Ильич сел за стол рядом с бюстом Ленина, оперся на локти и поместил в ладони подбородок.

– Ты чего не побежал, Костомаров? Ну-ка давай, не чешись! Бегом! И ближе к кровати стой.

Костомаров скривился и пошел на улицу.

– Ну, вроде началось, – сказал директор то ли сам себе, то ли бюсту Владимира Ильича. – Вроде стронулось.

Октябрь за окном таскал по двору листья и тонкие ветки березовые вместе с северо-западным ветром. Птиц ветер сдувал тоже и они летели боком по ветру, думая, наверное, что летят прямо. А может и не думали они ничего. Просто несло их по ветру, а куда несло – ни птицы не знали, ни листья, кувыркающиеся над землёй, да и сам ветер о каких-то там птицах и думать не думал, и знать не знал.