Вести с полей

***

Вот в этом месте хочу объясниться с читателями. Я пишу не детектив. Я описываю время, когда после государственного и партийного призыва молодёжи советской к освоению земель, на которых никогда ничего не росло кроме ковыля и неприхотливого перекати-поля, прошло десять лет и более. В 1957 году в кустанайскую область в длинных эшелонах с теплушками приехали десятки тысяч самых разнообразных людей. Из России, Украины и Белоруссии в основном. Были среди них, конечно, души чистые, искренние. Они и вправду мечтали сделать страну огромную нашу самой богатой, мощной, первой в мире по всем статьям. Но в неохватную эту массу человеческую вклинились разными способами и отсидевшие уголовники, и беглецы от разных проблем и врагов, жен и мужей. Карьеристы просочились всевозможные, видевшие в целинной эпопее трамплин свой для взлёта в начальственные кресла. Просто неприкаянных и бездомных, мечтающих о своём домике и постоянной зарплате – тоже судьба зашвырнула на целину.

И рассказывать я продолжу в основном об их жизни, судьбах и тяжком, но почти уже бесплодном лет через пять труде. А милицейская работа и закономерный отлов преступника, да всякие попутные преступления и несчастные случаи пойдут своим чередом, но останутся на втором плане. Детективов сейчас много написано. Их и прочтёте, если очень потянет.

***

Следователи прогулялись по совхозу, всех, кого встречали, расспрашивали и кое-что записывали. Ближайших соседей мучили вопросами подольше, поскольку почти все они тем поздним вечером пять дней назад торчали на улице. Кто курил, кто дрова рубил, а некоторые деревянными зимними лопатами грязь сталкивали от проходов в дома к заборам. Поболтали с ними капитан Малович и старлей Тихонов, да в контору пошли. Совещаться и назначать предполагаемых преступников. И вот что получилось, если временно принять на веру свидетельские версии. Первым в списке возможных убийц обозначился Чалый Сергей. Его, растаскивающего по домам вусмерть упитых агронома и Игорька Артемьева, отчетливо запомнили сразу пятеро соседей с разных сторон и трое с другой стороны улицы. Затем в список внесли самого Артемьева Игорька, который бился с Петром Стаценко. Он мог очухаться малость после того как обогрелся в натопленной Чалым комнате, садануть стакан самогона, взять нож и ночью добить насовсем «врага» спящего. Потом в черный список занесли механизатора Свириденко, упавшего на перевернутую борону специально, чтобы в больничке доктор Игнатов подтвердил наличие травм. Но убили Стаценко пять дней назад, а Свириденко травмировался позавчера. Не сшурупил сразу сделать алиби, поскольку пили они так крепко в одной с агрономом компании, что нужная спасительная мысль могла проясниться только на более-менее трезвую голову. За ним, используя воспоминания соседей, записали Толяна Кравчука, драчуна и, к несчастью, передовика-тракториста. Он и дрался с агрономом не раз, он громко на улице кричал и тряс его за грудки. Убить клялся, если Петро не прекратит как агроном издеваться над землёй. Если не отменит отвальную пахоту на бедной плодородными элементами земле, потому как ветры этот мизер полезных веществ вышибают из глубоких борозд до полного исчезновения.

– Орал-то он правильно, по делу, – заключил капитан Малович. – Земля у вас тут – как нищая бабка возле входа на городской базар. Нету в вашей земле питания для пшеницы. Соль одна да суглинок. Но чтоб за это убивать агронома! Он что ли такую землю тут расстелил? Нет, не он. Но на заметку Кравчука берём.

– Ещё надо записать врача нашего. Игнатова,– директор Данилкин в упор посмотрел на старлея Тихонова, щелкнул пальцами и повернулся к профоргу Копанову Тулегену: – Помнишь как он в посевную прямо на собрании совхозном агроному заявил, что, как врач, он бы такого специалиста, который своей жуткой технологией заставляет рабочих на полях болеть радикулитами и гробить внутренние органы, отравил бы нахрен цианистым калием? Вроде бы сильно злой на него был, что с полей, правда, много больных к нему приходило. Но убивать за это насмерть? Тёмная личность, врач наш. Ещё тот змей!

– Реальной угрозы тут не просматривается, но запишем для порядка, – Малович поднялся, пожал всем руки, надел фуражку и позвал старлея. – Пойдём, заберём главного на этот момент подозреваемого. Пусть посидит пока в КПЗ, а мы за недельку выжмем его как рубашку постиранную.

Они пошли к Серёге Чалому. Забирать в КПЗ. Данилкин глядел в окно. Профорг Копанов рисовал на листке каких-то зверей, а счетовод Костомаров Сергей и жена его, главный экономист Нина Захарова просто смотрели на свои столы, заваленные бумагами. Печально глядели, без выражения в глазах. Будто горе общественное отняло у них всё, кроме боли от утраты хорошего человека и специалиста.

– А!– сказал Чалый Сергей, обернувшись на шаги следователей. – Если я правильно понял…

– Правильно, – издали уточнил капитан Малович. – Собирайся. Жене пойди скажи, что пока на неделю уезжаешь. А там посмотрим. Брать с собой кроме паспорта не надо ничего.

– Ну да, – ухмыльнулся Серёга. – Баланда ваша.

Через пятнадцать минут они уже выбрались на асфальт с изуродованной дождями, тракторами и грузовиками просёлки, и без единого слова, на хорошей скорости за два часа долетели до областного управления внутренних дел.

– Давай, отдыхай сегодня. В камере твоей никого. Спи. Думай. Говорить завтра начнём, – Тихонов крикнул конвойного, который повёл Чалого в подвал и большим ключом открыл толстую дверь камеры номер шесть.

С этого момента началась новая, непонятная и пугающая неясностью будущего жизнь Чалого Серёги, хорошего тракториста и любимца практически всех жителей невезучего целинного совхоза имени легендарного Павла Корчагина, прирождённого борца за счастье советского строя.

На следующий день Стаценко Петра дружно похоронили. На работу никто не пошел. Кладбище за посёлком развезло непогодой до полного безобразия. Наклонные дорожки петляли меж могил и нести по ним гроб было внапряг даже шестерым здоровенным механизаторам в сапогах с глубоко рифлёными подошвами. Они скользили, съезжали к нижним оградкам, куда тянула тяжелая ноша, долго выравнивались и куда медленнее, чем вообще положено на похоронах, приближались к могиле. Сзади шло около тысячи мужиков и женщин. Но если передняя часть этого ручья людского ещё ухитрялась не упасть и двигалась равномерно, то сзади совсем размазанная тропка идти почти не позволяла. Народ то на колени припадал, то за оградки цеплялся, однако тоже перемещался вперед, и через час мучений все окружили могилу, поставили гроб на две табуретки, после чего директор Григорий Ильич Данилкин минут пятнадцать говорил хорошие слова о покойном. От них многие женщины плакали, а мужики курили нервно и не в меру. Потом ещё несколько умеющих красиво говорить жителей совхоза по-своему высказали свою любовь и уважение к покойному. А тогда уже мужики заколотили крышку гвоздями и на верёвках спустили бывшего Петра Стаценко на два метра вниз. Все, кто добрался, бросили по горсти земли на красный материал, украшавший гроб, да и засыпали могилку мужики четырьмя лопатами. Холмик аккуратно обстучали со всех сторон, чтобы красивый был и воткнули в землю доску с надписью «Стаценко Пётр Васильевич. 11.07. 1929 – 24.10.1967»

– Тут памятник поставим. Сварим из нержавейки. И фотографию прикрутим винтами под стеклом, – директор Данилкин поклонился могиле и пошел сквозь толпу на тропинку. За ним кланялись и уходили остальные.

Парторг Алпатов организовал в большой столовой добрые поминки. С большим количеством еды и питья. Все в столовой не поместились и пошли по домам. Но человек двести помянули агронома от души. Перепились до невозможности, плакали, смеялись, снова рыдали, после чего долго, до ночи пели всякие песни. Витька Сапунов, бессменный баянист совхозный, притащил баян и после пятой рюмки и хороших слов о покойном запел во всё горло любимую, почти народную уже песню:

Вьётся дорога длинная,

Здравствуй, земля целинная,

Здравствуй, простор широкий,

Весну и молодость встречай свою!

Пели все взахлёб. Любимая это была когда-то песня. Гимн, можно сказать. Когда музыкальные произведения, всем известные, кончились, приступили к танцам от «гопака» до «цыганочки с выходом», прерывающимся только для быстрой выпивки и минимальной закуски. В общем, душа Стаценко Петра, наверняка радовалась таким ярким проводам в мир иной его тела.

Переночевал совхоз первую после трагедии ночь как попало. Кто поспал, кто не успел, а некоторые не хотели ложиться принципиально. Всё агронома вспоминали, собравшись в кучки. Но утро пришло в положенное время и все, кто был в состоянии двигаться, двинулись на рабочие свои места. Трактористы разъехались пахать, комбайнеры – зерно поднимать и обмолачивать, шофера – возить это зерно на ток. Приёмщицы по местам пошли, механики на МТС, а директор Данилкин, экономисты Костомаров и Захарова в контору ушли. И парторг Алпатов с ними. Руководить. Скоро, через полмесяца свезти надо было всё зерно в город на элеватор и рапортовать в обком партии, о том, что в этом году совхоз имени Корчагина сдал родине, как и в прошлые пять лет два плана. Во имя и ради процветания любимой страны и самого лучшего в мире социалистического

строя.

***

Белые мухи начали валиться из низких мрачных туч только через месяц, двадцать пятого ноября. Большие растрёпанные хлопья, как парашюты подолгу висели в безветренном воздухе и как пух гусиный укладывались на застывшую горками грязь. Они аккуратно выравнивали поверхность раздолбанных дорог и прятали нерукотворное безобразие во дворах. Посёлок медленно, но уверенно отвоёвывал у неопрятной поздней осени чистоту и яркий художественный образ культурного поселения. Народ разбредался с утра по местам, где надо зарабатывать на хлеб, в валенках, толстых телогрейках, шапках и шалях. Многие сходились на одну тропинку, виляющую, например, к МТС, но с разных сторон. Занимали место на общей дорожке, дальше перемещались гуськом или маленькими группками. Градусники показывали всего минус восемнадцать, а при такой благостной температуре и работается легко. Хоть на МТС, хоть в поле. Да просто поболтать на всякие общие темы в хорошую погоду не скучно и приятно. Вроде и не делаешь ничего, а всё равно теплее. То ли от слов, а, может, потому что все всегда разговаривают, помогая словам руками. Жестикулируют как итальянцы в кино – по любому поводу.