Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Даниил, размышлявший об иных небесах, где самолеты не летают, в письме к брату поведал о своих воображаемых прогулках по Парижу, попасть куда, как он пять лет тому назад надеялся, ему не было суждено. "Сейчас, наверно, у вас прекрасная осенняя погода, и вы иногда ходите гулять в Bois de Meudon. Ты, наверно, удивишься, откуда я могу знать такие подробности. А вот откуда. Я недавно рассматривал атлас Маркса; там есть карта парижских окрестностей; я нашел Clamart и выяснил, что в двух шагах от вас находится большой парк, и вряд ли вы никогда не пользуетесь его близостью. Знаю и кое-что другое, например, что в Париже вы ездите на трамвае через porte Montrong. Интересно, какой № трамвая?" [172]

172

Письмо В. Л. Андрееву<осень 1932>.

Государство теперь строго и цепко следило за своими гражданами. 27 декабря 1932 года вновь ввели отмененные революцией паспорта. Правда, крестьянам их не выдали. А выдавая москвичам, власть решала, кого оставить в столице, а кого ввиду неблагонадежности выселить. Коснулось это и дома в Малом Левшинском. Только что, в мае, вышедшая замуж за соседа Добровых Анна Сергеевна Ломакина вспоминала: "Рядом с нашей комнатой жили Шахмановы — Яков Николаевич и его жена Вера Александровна. Это были добрые хорошие люди, но глубоко несчастные. Вера Алекс<андровна>была тяжело больна. Яков Ник<олаевич>работал и нес всю тяжесть забот о своей семье. Однажды, придя домой, я застала эту семью в ужасном положении. В то время в Москве проходила паспортизация, и большое количество людей лишилось московского паспорта и подлежало выселению. Такая участь постигла и их. Какую глубокую веру, какое терпение и покорность показали эти люди во время тяжелого испытания. Старый Яков Ник<олаевич>с совершенно больной женой должны были выехать из Москвы куда-то… Помню, как я плакала, когда они покинули нашу квартиру. Все живущие в нашей квартире единодушно переживали это событие" [173] .

173

Ломакина А. С. Указ. соч.

Возможно, именно Шахманов, позднее умерший в Малом Ярославце, и есть тот "член комиссии по исследованию царских усыпальниц" в Петропавловской крепости, который поведал Андрееву о том, что гроб Александра I оказался пустым, о чем рассказано в "Розе Мира". Вдова поэта передавала с его слов, что очевидцем вскрытия императорской гробницы был сосед Добровых и что фамилия его, ей не запомнившаяся, начиналась на Ш.

10. Письма 1933 года

Следующий год принес неутешительные вести из Трубчевска. Туда дошел голодомор, шедший вслед за коллективизацией. "В Трубчевск мне в этом году уехать, видимо, не удастся, — писал он в апреле Рейнсфельдт. — Оттуда приходят ужасающие письма, там жестокий голод. Семья из 5 человек живет на 100 р. в месяц, в то время как хлеб стоит 120 р. пуд. Люди не видят всю зиму не только хлеба, но даже картошки. В день варится 5 бураков (по бураку на каждого) — и это всё. А ведь там дети! Удалось тут организовать регулярную отправку посылок, но это, конечно, кустарщина, да и не знаю, долго ли мне удастся продолжать в том же духе…" [174] Посылки посылал голодающим не только он. Той же весной в доме Киселевых на Зубовском бульваре, куда изредка заходил Даниил, на обеденном столе раскладывалась груда мешочков, пакетов, кульков, а на стульях стояли ящики для посылок. "Мелитина Григорьевна (мать), Зоя и Катя деловито упаковывают продукты — отправляют одиннадцать посылок на Украину" [175] . А газеты в эти апрельские дни, когда Андреев мучился известиями о голодающих трубчевских друзьях, восхищались подвигом летчиков, спасших челюскинцев. Ни о каком голоде никто и не заикался.

174

Письмо Е. Н. Рейнсфельдт 22 июня [апреля?] 1933.

175

Семпер — Соколов а Н. Е. Указ. соч. С. 129.

Семье Левенков, о которой говорится в письме, действительно приходилось туго. Старшие дети жили самостоятельно, но младшие еще ходили в школу, а основному кормильцу семьи, Протасию Панте леевичу, было уже под шестьдесят. В бесконечных трудах и заботах, он держался бодро, приговаривал: "Когда тебя припечет в жизни, тогда вволю нафилософствуешься". Ему философствовать приходилось частенько. Зарабатывал он после революции не только преподаванием, но и тем, что писал портреты вождей: спрос на них все возрастал, а некоторые лица менялись — Троцкого и Бухарина сменили Молотов и Каганович. Как-то получил за очередной ленинский портрет фунт пшена и две иссохших тарани, но в голодное время это считалось заработком.

Не только в Трубчевск, как рассчитывал, Даниил не мог поехать, но и в Ленинград. "Вообще никогда еще жизнь так резко и круто не опровергала мои расчеты и планы, как в этом году, — доверительно писал он Евгении Рейнсфельдт. — Я Вам говорил о некоторых из них. И мое большое "предприятие", которому я так радовался и верил, уже зимой превратилось в туман, в химеру. Остается радоваться хоть тому, что это произошло не слишком поздно. Но Вы сами понимаете, какое это горькое и куцее утешение.

Вдобавок я очень уж был избалован: всякая задача, которую я перед собой ставил (до этого), достигалась без особого труда. И это ослабило мою выносливость (коряво выражено, но Вы поймете).

Вот опять идет весна, и опять дух непокоя заставляет по ночам путешествовать… по атласу, — за невозможностью лучшего. Целыми часами сижу над картами Индии, Индокитая, Малайского архипелага. Кстати, Женя, почему мы, русские, создавшие такой великолепный язык, так осрамились с названиями и именами? Посмотрите на Запад: Нюрнберг… Равенна… Рио — Жанейро… Руан… — Оглянешься на Восток: Гвалиор… Рангун… Айрэнг — Даланг, Бенарес… А у нас: Рыльск! Скотопригоньевск! Вокса!! Икша!!! В чем же дело?! Из каждого названия глядит хулигански ухмыляющаяся, хамская рожа. Или я необъективен и слишком уж поддался отвращению, которое так долго росло и так заботливо вскармливалось прелестями окружающей обстановки?

Идут нескончаемые будни. Пишу книжку для Энергоиздата: серия биографий (для юношества) ряда выдающихся ученых и изобретателей, начиная с Архимеда. Это было бы интересно, если бы дано было время (и задание) писать серьезно, основательно изучая эпохи и личности. Но мне дано время только до 1 июля, а книжка в 6 листов; к тому же материалов мало и доставать их трудно. Наконец, еще и то портит дело, что все эти ученые всю жизнь свою провели за письменным столом, канва их жизни удивительно бедна внешними событиями, и сделать эти биографии хоть сколько-нибудь увлекательными — невозможно.

С деньгами туго, поэтому приходится брать и работу диаграммночертежного характера. Ею загружены вечера и читать почти не хватает времени. Но все же прочел недавно очень интересную книгу, одного из крупнейших современных астрономов сэра Джемса Джинса "Вселенная вокруг нас". Это описание вселенной с точки зрения последних научных теорий. Страшно интересно!

<…>На лето поеду, кажется, под Москву, в Калистово (недалеко от Хотьково) — там будет жить Нелли Леонова (Вы ее немного знаете) и зовет к себе погостить июль" [176] .

176

Письмо Е. Н. Рейнсфельдт 22 июня [апреля?] 1933.

Рейнсфельдт, общение с которой ограничивалось перепиской, оказалась ему интересна не только общими детскими воспоминаниями, но и общими интересами. Она, как мы узнаем из его письма, занялась арабским языком, чему он радуется, хотя и спрашивает, ссылаясь на недоумение Коваленского: "почему Вы взяли именно арабский, а не персидский или санскрит?" [177] Но их объединяла, так, по крайней мере, казалось Андрееву, не только тяга к тайнам Востока. Именно ей он подробно описал открывшееся ему на Неруссе. Имея в виду темы такого рода, обсуждавшиеся им далеко не с каждым даже из близких друзей, писал ей: "…о многом таком мы могли бы поговорить, когда я приеду в Л<енинград>" [178] .

177

Там же.

178

Письмо Е. Н. Рейнсфельдт 14 декабря 1933.

Кроме Рейнсфельдт, в Ленинграде в те годы жила другая его подруга детских лет, вместе с ними учившаяся у Грузинской — Татьяна Оловянишникова, вышедшая замуж и ставшая Морозовой. В Ленинград она переехала после нескольких лет работы на Чукотке с мужем и двумя дочерьми. С Татьяной он тоже переписывался.

Т. И. Морозова (урожд. Оловянишникова) 1920-е

В декабре 33–го он пишет еще одно письмо Рейнсфельдт, подводя итоги уходящему году, делясь самым заветным: "Летом я никуда не выезжал, если не считать нескольких дней, проведенных у знакомых на даче. Вызвано это тем, что издательство задержало мои деньги за книгу до сентября месяца. Я должен был бы поехать в Трубчевск, но на этот раз поездка эта ничем бы не напоминала partie de plaisir [179] прежних лет: она сулила мне только очень тяжелые переживания. Но их все равно не избежать — они закрутят меня в Ленинграде, куда я съезжу при первой материальной возможности. С февраля по июль я писал книгу — серию биографий ученых изобретателей (для юношества), в которую вошли Архимед, Л. да Винчи, Паскаль, Эйлер, Даниил Бернулли, Фрэнсис (изобретатель турбин) и наш акад<емик> Жуковский. Это была довольно приятная работа, но под конец она мне здорово опротивела. Сейчас к книге подобрано уже большое количество (свыше 50) иллюстраций, и она находится в печати. На невыплаченную мне еще часть гонорара вот за эту-то самую книгу я и надеюсь съездить в Ленинград. Думаю, что будет это в январе — феврале.

179

увеселительную прогулку (фр.).