Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

«Милый солдатик. Поздравляю тебя с Пасхой. Скоро кончится война и мы все будем в городе и будем с тяжелыми душами вспоминать о прошлом, что было в 14 году. Даня».

«Хороший солдатик. Христос воскресе. Как хорошо будет, если бы война кончилась и мы победили. Верим в вас и в победу. Идите храбро на врага, и война скоро окончится. Даня».

«Золотой солдатик. Как ужасно видеть все ужасы, которые творятся на войне. Я во веки не забуду эту ужасную войну. Будьте спокойны. Я предчувствую, что мы победим. Поздравляю тебя с праздником. Даня».

«Хороший солдатик. Да!!! было бы хорошо, если бы мы победили. Так надоела эта война, что прямо, кажется, умрешь. Небось на войне нехорошо? Даня Андреев».

О том, что на войне нехорошо, о госпиталях, переполненных ранеными, он знал из домашних разговоров — дядя во время войны, кроме 1–й Градской, работал еще и в госпитале.

Другое заметное событие, о котором он пишет отцу — «сбор на ромашку». «День белой ромашки» — сбор пожертвований на борьбу с туберкулезом — проводился в предреволюционные годы каждую весну, в конце апреля. В этот апрель сборщиками «на ромашку» вместе с другими гимназистами были и Саша Добров со своим приятелем Андреем Немчиновым.

Даниила интересует Вадим с его исполнившейся мечтой, о которой он не раз говорил, — о том «энфильдовском велосипеде», который обещал подарить отец и, конечно, подарил.

Прочитанный рассказ отца о брошенной на даче собаке, о ее тоскливом одиночестве среди всечеловеческого равнодушия Даниила так тронул, что он спрашивает в письме: «Ты ли написал рассказ „Кусака?“» Он хочет подтверждения от него самого. Но если отец пишет рассказы, то почему бы не писать и ему? А кроме рассказов, этой же весной, в «ужасном» ожидании лета, написал «самое первое стихотворение» — «Сад»:

Где цветет кустами жасмин, Где порхают стрекозы гурьбою, Где сады хризантем, георгин Расстилаются цепью немою, Там теперь уже лето другое: Там построен огромный дом; Не цветет уже больше левкое: Там огромнейший город кругом.

Стихотворение он посвятил «Дроготусе — Олечке». Олечка — жившая в их доме его воспитательница, Ольга Яковлевна Энгельгардт. Когда началась война, она забрала к себе из Риги дочь — Ирину. Ирину в перенаселенном доме Добровых тогда разместить было негде, и ее на время поселили у Муравьевых. Потом она стала жить у Добровых, в комнате с Даниилом. Олина Ирина, которую боднул «козерог», тут же получила прозвище — Ирина Кляйне (маленькая). В отличие от Ирины Муравьевой, младшей, но на голову выше и крупнее. С ними, с двумя Иринами и Таней, он и побывал апрельским днем в зоопарке.

Ольга Яковлевна, или Оля, как все в доме ее звали, сопровождала Даниила все детство. Ее скромный призрак появляется с докучными ребенку заботами и в его взрослых стихах: «А мне — тарелка киселя / И возглас фройлен: „Шляфен, шляфен!“

Фройлен у Добровых появилась еще при жизни бабушки. Полунемка, полулатышка, она учила его языку, стараясь почаще говорить с ним по — немецки. Он проказничал, не слушался, а когда та обиженно грозилась уехать от него, что происходило чуть не каждый вечер, кричал: „Олечка, ферцай!“ „Дроготуся“ Олечка всякий раз прощала.

Кроме фройлен, у Даниила была няня, совсем молоденькая. Звали ее Дуней. Это Дуня в Вамельсуу вытащила его из проруби. Но Дуня, видимо, была не первой няней Даниила. Ее предшественница мелькнула в стихах:

Приувязав мое младенчество К церквам, трезвонившим навзрыд, Тогда был Кремль, ковчег отечества, Для всех знаком и всем открыт. Но степенились ножки прыткие, Когда, забыв и плач и смех, Вступал в ворота Боровицкие Я с няней, седенькой, как снег! Мы шли с игрушками и с тачкою, И там я чинно, не шаля, Копал песок, ладоши пачкая Землею отчего Кремля.

По всей комнате Даниила были развешаны нарисованные им портреты правителей выдуманных династий, сохранились они и в детской тетради. Все это были отголоски отчего Кремля, окружавшей памятник Александру II кремлевской галереи с потолком в мозаичных портретах великих князей и царей московских [34] .

7. Отец и сын

Отец Даниила после января 1910–го, в котором он пробыл в Первопрестольной полторы недели, в Москве не появлялся до лета 1915 года. Тогда, после плавания на пароходике "Орел", он от Москвы сумел добраться до Рыбинска и, заболев, с полпути вернулся домой. О том, что он виделся с сыном, может свидетельствовать написанное тем летом стихотворение Даниила "Гимн", посвященное "милому папе":

34

См.: ПНР. С.43–44.

Грустный гимн прощания, Тихий гимн полей, Звонкий гимн свидания, Длинный гимн аллей. Все гимны сливаются В один странный звук; То он колебается, То затихнет вдруг.

Это его второе стихотворение в жизни.

Леониду Николаевичу удалось еще раз в Москву приехать в октябре того же 1915 года. Но каждый раз он приезжал с множеством литературных и театральных дел. В тот год 18 октября Леонид Андреев последний раз побывал на "Среде" у Телешова, где читалась его не принятая Художественным театром трагедия "Самсон в оковах", и опять без успеха. Даниила видел в эти приезды мельком, надолго у Добровых не задерживаясь.

Леонид Андреев жил судорожно и трудно. Писавший много, он нервно переживал войну, все творившееся в обреченно приближавшейся к революции России и заглушал в себе постоянную тревожную тоску сменявшими друг друга увлечениями. По — другому ему не жилось и не писалось. "Почти все лучшие мои вещи я писал в пору наибольшей личной неурядицы, в периоды самых тяжелых душевных переживаний" [35] , — признавался он. Один из самых знаменитых писателей России тех лет, он ощущает себя не понятым, загнанным. "Та травля, которой в течение 7–8 лет подвергают меня в России, — записывает он в том же октябре 1915–го, — чрезвычайно понизила качество моего труда… Кто знает меня из критиков? Кажется, никто. Любит? Тоже никто. Но некоторые читатели любят — если и не знают. Кто они? Либо больные, либо самоубийцы, либо близкие к смерти, либо помешанные. Люди, в которых перемешалось гениальное и бездарное, жизнь и смерть, здоровье и болезнь, — такая же помесь, как и я" [36] . Это диагноз не только самому себе или своему читателю, но и современной России. В то же время его здоровое, дневное начало тянется к семье, к детям, кроме Вадима и Даниила, их еще трое — Савва, Вера и Валентин. Дом на Черной речке, как и дом Добровых, все время переполнен. Его тянет к природе, он уходит в море на своей яхте.

35

Андреев Л. S. O. S. М.; СПб.: АНаепешп — Феникс, 1994. С. 22.

36

Там же. С. 25.

Л. Н. Андреев. Портрет сына Даниила. 1915 (ИРЛИ)

В "Автобиографии красноармейца…" Даниил Андреев пишет, что в последний раз виделся с отцом и с братом Вадимом летом 1916–го, в Бутово. Дожидаясь их, наверное, здесь же, в Бутово, он написал еще одно посвященное отцу стихотворение "Соловей". Добровы снимали дачу в Бутово много лет подряд, сменив на него близкое Царицыно. Дача находилась неподалеку от железнодорожной станции по Курской железной дороге. С этим живописным в те годы дачным местом многое было связано и у Леонида Андреева. Есть фотография, на которой он снят вместе с Александрой Михайловной на поляне у березовой рощи в Бутово. Александра Михайловна на нем с доверчиво приоткрытым ртом и затаенно грустным взглядом, Леонид Николаевич напряжен и тревожен. Она ждет рождения первого ребенка. И только пережившие русский двадцатый век, знающие о судьбе их сыновей, Вадима и Даниила, о том, что именно здесь, в Бутово, будет огорожен колючей проволокой расстрельный полигон, на котором казнят двадцать одну тысячу мало в чем повинных людей, глядя на эту фотографию, могут представить — о чем эти грусть и тревога.

В Бутово Леонид Николаевич приехал в июле 1916 года с Вадимом в намеренье прожить три недели.

"Мы пошли гулять втроем — отец, Даня и я — бутовскими березовыми рощами, широкими уходившими к самому горизонту полями", — рассказывал Вадим об этой прогулке, во время которой отец, проведший здесь памятные месяцы с их матерью, увлекся воспоминаниями. Но чем больше вспоминал, тем мрачней и неразговорчивей становился. "Около маленького, заросшего кувшинками и водяными лилиями пруда, окруженного длиннолистыми ивами и высокими березами, прямыми как мачты, — сюда приходили по утрам купаться отец и мать — отец, резко повернув, быстро зашагал к даче Добровых…" [37] На другой день уехал.

37

Детство. С. 131–132.