Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа

– Вот неправда! – крякнул сэр Мишель. – У нас не так! Слово – очень опасное оружие, и его всегда можно обратить против себя или другого человека. Между прочим, норманны, жившие раньше, почитали оскорбление словом почище оскорбления действием, пощечины, например. Скальды иногда складывали обидные ниды – такие короткие стишки, всего на восемь строчек. Хулительный нид был самым жутким оскорблением, и оно смывалось только кровью… Традиция, кстати, посейчас сохранилась.

– Это как? – не понял германец. – У вас еще принято сочинять подобное?

– Не совсем, конечно, – согласился сэр Мишель и прокашлялся. – Ты, наверное, никогда не слышал о Бертране де Борне? Это самый знаменитый менестрель Аквитании. Его песни даже король Ричард поет. Есть одна история, не знаю, правдивая или нет… Я ее около года назад слышал от самого Бертрана, когда воевал у принца и короля Французского. Спеть?

– Давай, – кивнул Гунтер. Ехать было скучно, а послушать настоящую песню барда раннего Средневековья даже интересно.

Сэр Мишель некоторое время хмурился, вспоминая слова, и затем начал чуть хрипловатым баритоном:

Много есть на свете баллад старинных — Пели мне их в детстве под треск камина, Черных королей побеждала лютня, Белым королем становился скальд. Замок мой стоит на семи холмах, Бродит влага винная в погребах, Плющ ковром зеленым обвил фасад, А беда случилась пять лет назад… Был осенний вечер, мела пороша, В двери постучал менестрель продрогший, Он сказал, что бродит давно по свету, И просил за песни ночлег и кров. Сталь его зрачков высекала искры, Лютню он сжимал, словно ствол баллисты, Я его впустил, обещав за вису Дать ему и кров, и ночлег, и стол. В пиршественный зал собирались гости, Пили добрый эль и играли в кости, Жемчуг рассыпали улыбки женщин, Винная роса через край лилась. Сыто я спросил у певца, смеясь: «А теперь сплети гостям висы вязь!» Волосы отбросил певец назад, Боже, как горел его дикий взгляд! Боже, как он лютню схватил свою! Боже, как проклятие затянул! На мою главу призывая ад, И на дом и плющ, что обвил фасад… Вывел я из зала тогда мальчишку, И спросил: «Наверно, ты выпил лишку?» Крикнул он в ответ: «Ты меня боишься! Испугал тебя моей лютни звон!» Я ему сказал: «Придержи коня!» Он сказал: «Ты мне пока не патрон!» Я ему сказал: «Убирайся вон!» Он ответил: «Нет, ты убьешь меня…» Я его спросил: «Что тебе я сделал?» Он ответил мне, став белее мела: «Хватит и того, что ты власть имеешь, А любой владыка – тиран и вор! Жизнь твоя проходит во тьме разврата, И пока не взял тебя демон ада, Пение мое – вот твоя расплата! А теперь верши свой приговор…» Я ему сказал: «Не спеши судить», Он сказал: «Ты трусишь! Какой позор!» Я ему сказал: «Так тому и быть!» И упал он замертво на ковер… Много есть на свете баллад старинных — Про зеленый плющ, про хмельные вина, И про менестрелей, чей век недлинный Обрывался, как недопетый слог… Маленький фанатик, зачем же в руки Лютню ты берешь, а не стрелы с луком? По живой мишени палишь от скуки На пересеченье больших дорог…

– Видишь, – грустно сказал сэр Мишель, завершив балладу, – Бертран совершенно прав – слова многое значат. Вспомни, как нечистый тебя охмурил в лесу?

– О, мне можно переломать кости, но слова меня не ранят, – хмыкнул Гунтер. – А тот молодой трубадур сам нарвался. Его, кажется, по-человечески предупреждали!

Неизвестно, какие выводы из сочиненной Бертраном де Борном истории делали жители двенадцатого века, но вот германец, человек в этом времени чужой, был убежден – история не грустная, а поучительная. Только подумайте – человек пришел, напросился в гости, пообещав спеть для друзей хозяина, его честно накормили и попросили блеснуть своим искусством, а он начал откровенно хамить хозяину замка! В балладе прямо говорится – менестреля три раза предупредили по-хорошему… Похоже, нищий и бездомный певец просто завидовал дворянину, к которому пришел!

Сэр Мишель думал прямо противоположное. Рыцарю было очень жалко скальда, зарубленного владельцем замка. Разумеется, беспочвенно оскорблять и проклинать хозяина дома очень нехорошо, но если трубадур сказал, что таковой «подлец и вор», значит, так и было! Не станут в балладе лгать. Выходит, бард пострадал за правду, хотя надо было вызывать хозяина на поединок, а не петь всякие гадости…

– Мишель, – окликнул рыцаря Гунтер. – Между прочим, я много раз просил тебя рассказать о том, что у вас здесь происходит.

– Где – «у нас»? – озадачился Фармер. – Ты сам все прекрасно видел. Неужели в твоем будущем совсем не знают, как мы сейчас живем?

– Знают, – сказал германец. – Вернее, помнят. Но извини, я не слишком усердно занимался историей Франции. Знаю, что у вас сейчас король Ричард, что у него есть брат Джон… А короля-отца звали Генрихом.

– Я сам про это тебе рассказывал. – Сэр Мишель заставил лошадь идти медленнее и поравнялся с Гунтером. – Про что ты хочешь услышать?

– Ну-у… – Гунтер сморщил лоб. – Понимаешь ли, мы теперь будем часто встречаться с разными людьми и я не хотел бы попасть впросак, отвечая на самые простые вопросы. Сможешь рассказать о том, что у вас в королевстве происходило за последние лет двадцать?

– Пожалуйста, – усмехнулся сэр Мишель. – Вообще-то самые интересные события начались, когда мой батюшка пошел в Палестину вместе с крестовым войском короля Людовика Французского… Слыхал про такого?

– Нет, – признался Гунтер. – Ты рассказывай, рассказывай.

* * *

Вот о чем поведал Гунтеру сэр Мишель.

Пускай в баронстве Фармер и окружающих его землях, что лежали на склонах Нормандской возвышенности, и было относительно спокойно, но вокруг, в Аквитании, и прочих провинциях континента, подчиненных английскому королю, много лет шла гражданская война, закончившаяся лишь несколько месяцев назад.

Земли английской короны были исключительно обширны – территория, подчиненная скипетру Плантагенетов, простиралась на юг до Арагона и Наварры, на востоке же граничила с Германским Рейхом по реке Рона. Франция, зажатая между огромной Германией и соперничающей с нею Англией, между прочим, занимала пространства, в три раза меньшие.

Причины гражданской войны были весьма запутаны и восходили, пожалуй, к событиям более чем тридцатилетней давности, связанным с любовными похождениями короля Генриха Второго, сына императрицы Матильды и графа Анжуйского. Началось все в 1137 году, когда юная герцогиня Элеонора Пуату – богатейшая невеста Европы, (земли ее отца занимали большую часть Западной Франции от Бретани до Пиренеев, а сам герцог Аквитанский своим влиянием почти не уступал королю Людовику Капетингу, носившему прозвище Толстый), так вот, когда сия Элеонора решила выйти замуж.

Французский монарх не зря получил столь нелестное для короля прозвание, ибо был настолько дороден, что редко поднимался с ложа. Но это ничуть не влияло на государственные способности короля, и, будучи умным политиком, Людовик расстарался, чтобы аквитанская красавица Элеонора была обвенчана с его сыном, наследником французского престола. Унаследовав Францию и права на аквитанские земли, принц, тоже кстати Людовик, принял корону, но вместо обустройства собственного королевства, отправился во Второй крестовый поход.

Неугомонная Элеонора, узнав о намерении мужа направиться в Святую Землю, безмерно обрадовалась и заявила, что пойдет вместе с войском и будет сражаться за Веру Христову с мечом в руке, наравне с мужчинами. Следует заметить, что молодая королева недавно перенесла вторые роды.

Элеонора и те дамы, которых она смогла подвигнуть на это безумное предприятие, собрали целый женский отряд и относились к своей затее с совершенной серьезностью – ежедневно красавицы, среди которых были герцогиня Бульонская и графиня Тулузская, выезжали на луг тренироваться во владении оружием. И, надо сказать, добивались солидных успехов на столь необычном для женщин поприще.

Отряд амазонок после множества приключений добрался таки вместе с основным войском до христианских королевств Святой Земли, и король, которого тяготил громадный обоз, набитый нарядами, парикмахерами, камеристками и прочими трубадурами, заставил Элеонору остаться вместе со своими воинственными красавицами в Антиохии, где правил ее дядя граф Роберт.

Скучающая королева, лишенная возможности лихо рубить сарацин в капусту, пустилась в амурные авантюры, благо супруг воевал где-то далеко на юге. Для начала Элеонора увлеклась собственным дядей, потом едва не вышла замуж за мусульманина – конийского султана, но вовремя одумалась, и свадьба была расстроена. Ну какой, скажите, надо быть дурой, чтобы согласиться оставить французский трон и стать одной из четырех жен сарацина?