Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа

Когда Филипп и Ричард приехали, Генрих, не желавший выглядеть в их глазах немощным стариком, сел, вопреки протестам Годфри, в седло и выехал им навстречу. Сопровождали его сэр Маршалл, сын и Мишель, который теперь не отходил от канцлера ни на шаг. Одного взгляда на короля было достаточно, чтобы понять – он скоро умрет, но ни француза, ни принца это совершенно не тронуло. Между прочим, Генрих отказался сойти с коня, не надеясь, что сможет вновь забраться в седло.

Он отрешенно выслушал унизительные условия мира, предусматривавшие отказ от многих ленов на континенте, выплаты колоссальных контрибуций и даже требование расстаться со своей последней любовью – французской принцессой Алисой, находившейся сейчас неподалеку, в Руане.

Явно желая окончательно добить отца, Ричард предъявил ему список вассалов, оказавшихся неверными королю. Первым в том манускрипте стояло имя принца Джона, последнего сына, единственной надежды Генриха. И он успел изменить отцу.

Мишель слушал этих напыщенных, разодетых в пух и прах селезней и с горечью вспоминал слова старого конюха из Фармера. Да, прошла эпоха норманнов, тех норманнов, которые жили лишь своим родом и споры решали только мечом. А сейчас они обращаются со словами лучше, чем со сталью, и раны, наносимые ими, куда больнее. Кривясь от отвращения, Мишель проследил, как Генрих подписал постыдный договор, и краем глаза уловил тоскливую досаду, отразившуюся на лице Ричарда. Впрочем, тому было не жаль отца, все оказалось прозаичнее – когда Генрих умрет, ему, Ричарду, волей-неволей придется соблюдать условия этого странного мира.

Посольство отбыло, а старый король вернулся в сельский дом, на свое ложе и никогда больше не встал с него.

Умирал Генрих семеро суток, и все это время возле его смертного одра находились двое рыцарей и непосвященный в этот сан баронет Фармер. Король тихо угасал день за днем, мучимый изнурительной лихорадкой и кашлем, не приносящим облегчения. Ближе к концу сознание Генриха помутилось, в сельском священнике, который навещал умирающего монарха каждый день, ему виделся Томас Бекет, проклятье которого тяготело над Генрихом II уже много лет. В бреду он клялся в своей невиновности перед святым, умолял простить его, взывал к христианскому милосердию… Король Генрих II Плантагенет испустил дух на рассвете седьмого дня, миновавшего после подписания мира с Францией. Последние слова, которые он произнес в предсмертную минуту просветления, были обращены к Годфри:

– Ты мой единственный сын…

В тот же вечер обезумевший от горя Годфри напился в компании Мишеля де Фармера и Уильяма Маршалла. Вино обратило тоску в ярость, и канцлер, шатаясь и пиная низенькие скамейки, расшагивал по дому, выкрикивая бессвязные слова о том, сколько хорошего сделал отец для Англии, бормоча в адрес предателей-братьев проклятия, перемежаемые страстными молитвами.

Мишель, впавший в пьяное уныние, слушал, не перебивая, и вдруг исступленно-гневный взгляд Годфри остановился на нем.

– Мишель, ты оруженосец?.. Почему ты посейчас не рыцарь, если верно служил своему королю до последнего дня?

– Вышло так, – угрюмо сказал Мишель. – Все как с ума посходили с этой дурацкой войной.

Годфри неверной походкой подошел к столу, на котором лежало оружие, и вынул из ножен свой меч.

– Колено… преклони, – очень отчетливо, чуть ли не по слогам, как говорят только сильно выпившие люди, вымолвил он. – Посвящаю тебя не я – он.

И сын Розамунды Клиффорд кивнул в сторону покоя, где находилось тело почившего короля.

– Я лишь исполняю его волю, – добавил канцлер.

Меч опустился на плечо Мишеля, он сдавленно пробормотал слова обета, а Годфри, отшвырнув клинок, расстегнул собственный пояс и своими руками опоясал новоявленного рыцаря. Потом снял шпоры и передал Мишелю, теперь уже «сэру». Маршалл утирал слезы.

– Теперь иди, – сказал Годфри. – В Англии у тебя есть друзья. Завтра приедет этот ублюдок Ричард, да гореть ему вечно в аду, забирать тело отца. Уезжай прямо сейчас. Не хочу, чтобы ты попал под Ричардову руку – похоже, он тебя запомнил. Помнишь, я говорил, что у Плантагенетов хорошая память?

Сэр Мишель молча встал, поклонился канцлеру, растолкал Жака, пристроившегося в сенях, и, приказав тому собрать вещи, отправился седлать лошадей, ничуть не думая о том, что отбывает на ночь глядя.

Уезжал он не потому, что боялся Ричарда. Сэр Мишель просто не хотел лишний раз огорчать Годфри. Да в общем и делать ему здесь было больше нечего – короля он не спас, главной цели своей достиг, а рана благополучно заживала. Скоро, очень скоро подберется, подползет тихой змеей скука, заставляя двигаться вперед в поисках новых впечатлений.

Вот так сэр Мишель и стал рыцарем.

Дальнейшая судьба участников этих событий сложилась по-разному. На следующий день после смерти Генриха новый король, Ричард I, послал своих представителей в Лондон с приказом констеблю города: вдовствующая королева Элеонора должна быть немедленно освобождена из замка Винчестер и перевезена в Виндзор. Пока король не вернется в столицу, править страной будет Элеонора Аквитанская. Помогать ей будут принц Джон и мэтр де Лоншан.

Королеве тогда исполнилось семьдесят лет. Выглядела она, даже после шестнадцати лет заточения, на неполные пятьдесят, а ее энергии и ума наверняка хватило бы на завоевание всего Востока вплоть до Багдада.

Годфри был лишен должности канцлера и отправлен в ссылку. Ричард не забыл его верности отцу.

А сэр Мишель, передохнув в отцовском замке и похваставшись барону Александру дарованным самим канцлером Англии рыцарским поясом, отправился путешествовать дальше. Теперь уже в качестве странствующего рыцаря.

Дороги привели его в бенедиктинский монастырь Святой Троицы, откуда благородного рыцаря Фармера-младшего и выставили со скандалом ранним утром 13 августа 1189 года. И неизвестно, как бы сложилась его дальнейшая судьба. Дракон Люфтваффе, которому было вовсе нечего делать в Нормандии двенадцатого века, изменил все.

* * *

– Здорово, – пробормотал Гунтер, когда сэр Мишель закончил свой длинный и несколько сбивчивый рассказ. – Весело вы тут живете… Вот никогда бы не подумал, что такой раздолбай, как ты, может быть знакомым с королями, принцами и канцлерами. Меня, например, к нашему канцлеру и близко бы не подпустили.

– У вас в будущем тоже есть канцлер? – поднял бровь Фармер, пропустив «раздолбая» мимо ушей. – А кто он? Родственник вашего императора?

Перед Гунтером на мгновение мелькнуло худощавое лицо с вечно настороженными небольшими глазками, смешными усиками и темной челкой, падающей на лоб. Германец решительно отогнал явившееся так некстати видение и буркнул в ответ:

– Он у нас и канцлер, и император, и принц, и все, что угодно, вместе взятое. Не будем о нем. Помяни беса к ночи…

По обе стороны дороги тянулись убранные поля с возвышавшимися через каждые пятьдесят шагов стожками соломы, левее, на зеленом холме паслось стадо рыжих коров, над которым кружили темные пятнышки птиц. Грунтовая утоптанная дорога шла прямо на восток, к Руану…

Почему-то сэру Мишелю взбрело в голову начать расспросы, для которых прежде времени или желания не находилось. Безусловно, гордый норманн никогда не стал бы связываться с «быдлом», но все одно – происхождение оруженосца сэра Мишеля интересовало до крайности. Конечно, можно поверить и на слово, и Джонни никоим образом не мог обмануть, говоря, будто он родич герцогов Валуа, но он что-то еще говорил о германских маркграфах, имевшихся в его древе родословия… Между прочим, сам сэр Мишель и весь его род происходили от Ивара конунга, по прозвищу Широкие Объятия, владевшего Данией, Швецией и восточной частью страны саксов, а сам Ивар, говорят, возводил свой род к Инглингам, потомкам самого Одина. Хотя гордиться таким происхождением вовсе не следовало – пристало ли христианскому рыцарю вести род не от Адама, а от какого-то языческого божка, вдобавок еще и одноглазого?!