Ветер любви

И поняла, что не могу. Не могу… Все это время, пока мы общались, встречались, я думала, что переломлю себя, но не смогла. Может быть, от того, что я была молода или чрезвычайно глупа, но я оделась, поблагодарила Феликса за все и пошла к двери. Он умолял меня остаться, говорил, что готов ждать, и, если я согласна, завтра же отправимся в ЗАГС. Больше мы никогда не виделись.

На электричку я стала ходить другой дорогой, а потом наш городок вошел в границы Москвы, началось большое строительство: парки, пруды, вокруг построили многоэтажки, и мой дом потерялся среди других высоток. Прошло больше двадцати лет. Нет уже со мной мамы, завод не закрыли, я продвинулась по службе. Замуж я не вышла. Конечно, были у меня отношения, но со всеми этими молодыми парнями я лишь весело проводила время, а когда речь шла о чем-то серьезном, они говорили: «Еще успеется». С тех пор никто не любил меня с такой рабской преданностью, с таким самоотвержением, как он. Заканчиваю писать и не понимаю, почему, пока писала, улыбалась, и почему теперь по моему лицу текут слезы, и почему мне так больно…

Путь к слову

Арсений налил воду в чайник, ложкой отмерил зерна и включил кофемолку. Каждый раз, когда жужжал моторчик, Арсений думал о том, почему народ этого небольшого балтийского городка так равнодушен к созревшим в тропиках кофейным зернам. Ленивые и торопливые, люди предпочитают быстрорастворимый порошок с едва уловимым пряным запахом. Вот почему он вчера, несмотря на моросящий холодный дождь, отправился в Санкт-Петербург, и там, на Невском, в магазине, с малых лет ему знакомом, его одарили плотным пакетом ароматнейшего кофе.

Священный ритуал никогда не нарушался. Смолотые в пудру зерна высыпались в заранее подогретый фарфоровый кофейник, заливались клокочущим кипятком. На журнальном столике, покрытом кружевной салфеткой, уже были приготовлены чашечка с блюдечком, оставшиеся от старинного фамильного сервиза. Арсений сел в мягкое кресло, откинулся на спинку и помедлил минуту, вдыхая волшебный аромат. Чашечка пряного, с тугой зеленоватой пленкой напитка вызывала в нем легкое волнение: он уносился в детство. В то безмятежное и счастливое время, когда были живы его всесильные ангелы-хранители, мама и бабушка. Он вспоминал забавные случаи, мамины рассказы о его рождении и раннем детстве, то ли это были обычные бабушкины рассказы, то ли легенды об их старинном знатном роде.

Теперь Арсений Потапов, давно миновавший Христов возраст, был кем-то вроде философа-отшельника. Чем дольше люди находились возле него, тем сильнее становилось его желание либо избавиться от них, либо самому скорее их покинуть. Он терпеть не мог, когда кто-то ночевал в его доме. Любил свою старую мебель, посуду, допотопную люстру, изящные резные полочки, уставленные забавными фигурками, воспринимая их живыми существами со свойственными им характерами, причудами и даже тайнами.

Своего отца Арсений знал, но не помнил – с малолетства много воды утекло. В ответ на его расспросы мать хоть и коротко, но хорошо говорила о талантливом театральном художнике Георгии Потапове. Их молодая семья, увлеченная литературой, драматургией, живописью, на зависть многим была очень счастливой. Да еще и сын родился, которого назвали прекрасным именем Арсений, что по-гречески значит «мужественный, возвышенный». Потом мать прерывала свой рассказ, вздыхала, тихо сетовала на развал страны, безработицу, отнявшую у людей искусства смысл жизни. Георгий Потапов стал искать его в вине. Арсений видел отца в сознательном возрасте только один раз. В гробу.

Его мать была личностью необыкновенно привлекательной. Так считал не только он как сын – это осознавали все, кто ее знал. Для многих она воплощала идеал женщины: красивая, стройная, со спокойным, но твердым характером, вдобавок ко всему энциклопедически образованный признанный литературовед. Арсению она уделяла много внимания: вникала во все его мальчишеские проблемы, учила находить правильные решения. Понимая, что в сыне прорастает гуманитарий, не упрекала его за тройки по физике и химии, а старалась больше и увлекательнее рассказывать о русских классиках.

Однажды, когда они гуляли по осеннему парку и вели беседу о том, чему человек должен посвятить свою жизнь, что будет значить для его личности этот выбор, мама вдруг заговорила таким проникновенным тоном, будто оставляла сыну родительский наказ. «Самая лучшая профессия – это писатель. Он ни от кого не зависим. Создавая произведения, он живет в мире своих героев, радуясь и страдая вместе с каждым образом, рождается и умирает с ним. Но какими бы ни были события повести или романа, они должны помогать писателю, а потом и читателю, становиться прекраснее душой, отважнее характером, закаленнее волей. Труд этот тяжел, но благороден».

Материнское откровение легло на сердце сына, как молитва.

* * *

Закончив школу, Арсений поступил на филологический факультет Ленинградского университета. Он сразу стал публиковаться в студенческой многотиражке, его заметки были грамотными, но скорее информативными. После второго курса студента призвали на срочную службу.

В воинской части его писательская карьера совершила небольшой рывок – он стал главным редактором армейского листка «Служу родине», который печатался в полковой типографии. Арсению нравилась и оперативность работы, и верстка газетной полосы, и стрекот линотипа, и волнующий запах свежего отпечатанного листа. В его душе начинало проклевываться чувство авторства судьбоносного романа, которым будет зачитываться страна, а может быть и весь мир.

Он, конечно, понимал, что слава не падает с неба. Твердя мамино заклинание о труде, Арсений завел толстую тетрадь-дневник, записную книжку. Однако время летело с такой быстротой, окружающие события казались мелкими, судьбы людей, с которыми общался, рядовыми… В его творческой копилке слабо позванивали ценные монеты. Арсений сокрушался невезению. Утешала молодость, обещавшая одарить сюжетами когда-нибудь в будущем.

К концу учебы в университете они с мамой думали о следующей странице его биографии. Мудрая женщина, мама, внушала сыну, что настоящего писателя делают большие события и личное участие в них, будь то война, блокада, зимовка в Антарктиде, работа в горячей точке, где бы она ни находилась, стройка века, знание психологии людей, в них участвующих… И все это надо познавать через свою душевную боль. Человек, обрекающий себя на такой труд, становится добровольным каторжником. Но это – сладкая каторга.

Когда пришло время, Арсений дал твердое согласие отправиться на Северный Кавказ в одну из самых горячих точек. Но, несмотря на всю его усиленную подготовку, этому событию не суждено было состояться. У мамы случился инсульт. Единственный сын, Арсений, взял на себя все заботы о самом дорогом ему человеке. Чтобы зарабатывать хоть какие-то средства, он устроился младшим редактором в профсоюзный журнал, подрабатывал ответами на письма, давал частные уроки. Денег не хватало. Тогда мама сделала здравое предложение: обменять прекрасную питерскую квартиру на небольшой домик у моря в Выборге и однушку в Питере, которую будут сдавать в аренду. Арсений мужественно начал преодолевать непредсказуемые круги разменного ада.

Однажды вечером, сидя возле матери, он старался спокойно, не волнуя ее, рассказать, как обивал пороги контор, какие им светили надежды, и вдруг с тоской вгляделся в ее бледное, искаженное болезнью лицо. У него замерло сердце от осознания быстротечности жизни. Ночью он не мог уснуть. Его терзал стыд. Он, взрослый мужик, мечтавший о большой литературе, не написал ни одной строчки, которой порадовалась бы его мать. Чего он ждет? Какой небесной манны? Какого озарения? Никакого чуда не случится. Будет рутинный каторжный труд. И если ты повесил на себя эти кандалы и вериги, то садись за стол, страдай душой, ворочай мозгами и пиши.

Арсений встал, накинул халат, сел за письменный стол, заправил в машинку чистый лист бумаги, крупным шрифтом вывел заглавие «Чужая жизнь».

История талантливого юноши, который рано остался сиротой и теперь жил вместе с бабушкой, уже давно складывалась у него в небольшой рассказ, немного смешной, немного грустный, – известно непростое житье двух поколений, разделенных российским полувеком.

Сюжет рассказа четко выстраивался у Арсения в голове. Его пальцы легко бегали по клавишам; не было времени ни остановиться для раздумий, ни перечитать написанное.