Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

И вновь перед Гюнтером потянулись казавшиеся уже бесконечными кривые улочки города, магазины, бары, кафе с постными лицами продавцов, барменов и официантов, не желающих вступать в праздные разговоры. К вечеру в желудке Гюнтера булькали, взбиваясь коктейлем, кружек пять пива, два эклера, порция мороженого, три сосиски и один омлет, а карманы стали отдуваться от сувениров и мелких покупок.

Уже смеркалось, когда Гюнтер остановился перед витриной аптеки. Трафарет на дверях оповещал, что аптекарь Гонпалек принимает круглосуточно, но ниже висела табличка “закрыто”, а сами двери были опечатаны бумажкой с чернильной расплывшейся подписью. Гюнтер перечитал трафарет два раза, прежде чем уяснил смысл написанного,

и, поняв, до какой степени отупения дошел, решил, что на сегодня пора закругляться.

Рассеянным взглядом он окинул глубину улицы и повернулся, чтобы уйти Но так и не сделал ни шага. Как ни заторможено было сознание, оно зацепилось за что-то такое, что заставило остаться на месте. Он прикрыл глаза и постарался понять, в чем дело Но память ничего не подсказала, и тогда он снова посмотрел вдоль улицы.

В ее глубине сгущался полумрак, словно пряча что-то, но сознание подсказывало, что зацепка находится где-то ближе, рядом. И связана она не с темнотой, а со светом. Взгляд скользнул по редким освещенным окнам и остановился на мягко светившейся сквозь шторы витрине магазинчика напротив. Черной тенью на стекле лежала надпись: “Кондитерские изделия госпожи Брунхильд”.

Словно щелкнул слайд-проектор, сменив туманный некачественный позитив витрины на четкий и ясный. Усталость и заторможенность исчезли. Несомненно, это была другая госпожа Брунхильд — трудно предположить, что она в одном лице совмещает обязанности сиделки в госпитале святого Доменика и хозяйки магазина кондитерских изделий. Хорошо бы, чтобы обе госпожи Брунхильд оказались родственницами, а не просто однофамилицами — даже в столь маленьком городке такое может случиться.

Гюнтер направился в кондитерскую. Он открыл дверь, и над головой привычно звякнул колокольчик. Честное слово, если бы ему поручили создать герб города Таунда, он обязательно изобразил бы на нем дверной колокольчик.

В кондитерской стоял густой запах свежей сдобы. С первого взгляда могло показаться, что кондитерская процветает — оформление в стиле ретро требовало солидного капитала. Но свисающая с давно небеленного потолка старомодная люстра с пыльными стеклянными подвесками говорила о том, что последний раз стены обшивались как минимум лет пятьдесят назад, и только благодаря вернувшейся моде кондитерская выглядит так солидно. Что больше всего удивляло Гюнтера в заведениях Таунда, так это отсутствие музыкальных автоматов и телевизоров.

Сперва Гюнтеру показалось, что в кондитерской никого нет. Но тут же между миксером и сублимационной кофеваркой он увидел выглядывающую из-за стойки голову с длинными, седыми, неопрятно уложенными волосами и сморщенным лицом. Свободно лежащие чуть ли не на всю ширину стойки сухие тощие руки создавали странное впечатление, будто человек за стойкой сидит на полу.

— Добрый вечер, — поздоровался Гюнтер.

— Не уверен, — скрипучим голосом отозвалась голова. — Вряд ли вечера в Таунде можно назвать добрыми. Проходите, садитесь.

Гюнтер взгромоздился на стул у стойки.

— У вас усталый вид. Кофе?

— Да, пожалуй, — кивнул Гюнтер. — Спасибо… э-э… А где госпожа Брунхильд?

— Сестра уехала, — объяснил человек за стойкой и, повернувшись боком к Гюнтеру, включил кофеварку. Из-за стойки стал виден безобразный горб.

— Вот уже два месяца я ее подменяю, — продолжал объяснение горбун. — Повезла дочку к морю лечить от нервного расстройства. А мне здесь нравится. Днем люди часто заходят, есть с кем поболтать или хотя бы переброситься парой слов. Только вот по вечерам скучно. Раньше, когда аптекарь Гонпалек был жив, мы частенько беседовали с ним здесь по вечерам за чашкой кофе. Очень эрудированный человек был. Приятно слушать. Сломали… Пожалуйста, ваш кофе.

Гюнтер взял чашечку, сделал маленький глоток.

— Сахар? Сливки? Эклер?

— Я бы закурил,

с вашего позволения.

На мгновенье на старческом лице появилась тень колебания.

— Пожалуйста.

Перед Гюнтером появилась пепельница, извлеченная из-под стойки.

— Детей в это время сюда уже не водят, да и взрослые тоже… Вы первый мой вечерний посетитель.

Гюнтер закурил.

— Я не совсем понял. Что значит — сломали? Убили?

Старческие губы сложились в куриную гузку, фыркнули.

— Сломали — значит сломали… По официальной версии Гонпалек повесился. Только спрашивается, кому нужна рука и внутренние органы самоубийцы?

Гюнтер насторожился. Лист номер двадцать три из другого дела. Он изобразил на лице крайнюю степень недоумения.

— То есть?

— А почему, по-вашему, вечером в Таунде не встретишь прохожих, а окна на ночь запираются ставнями? Вы ведь приезжий и заметили, вероятно, что люди в Таунде не особенно разговорчивы. Я — исключение. В моем возрасте по-другому смотришь на жизнь. Так сказать, из-за кладбищенской ограды. А потом, я люблю поговорить, старческое, наверное, и мне уже все равно, придут ко мне ночью или не придут. Говорят, что старые люди особенно дорожат жизнью. Возможно. Я — нет. Для меня ее осталось так мало, что мне плевать на страх, которым охвачен весь Таунд. Последние дни жизни я хочу провести так, как мне хочется. А из моих увлечений осталось одно — приятно провести время в беседе с кем-нибудь. Так почему я должен лишать себя последнего удовольствия? Не так ли?

— Ну… — неопределенно протянул Гюнтер. Ему была не совсем понятна связь между молчанием горожан и самоубийством аптекаря.

— Так вот, о руке и внутренних органах. В средние века из частей тела повешенного еретика готовили разные бесовские снадобья. Теперь понятно?

— Вы хотите сказать…

— Именно. Еще кофе?

Гюнтер машинально кивнул. Его передернуло.

— Мерзко!

— Ну почему? Если вдуматься, то почти то же самое делают с трупами в морге. Различие состоит лишь в том, что для снадобий требуются части тела непременно с висящего трупа, только с еретика, и операция проводится не когда вздумается, а ровно в полночь.

— Еретика… — пробормотал Гюнтер. — Пожалуй, мы все в наше время годимся для такой роли.

— Да. Но Гонпалек особенно. Мы, так сказать, невыявленные еретики. А аптекарь… Вы знаете, полгода назад нас, как говорят в городе, посетила божья благодать…

— Я слышал… Так это тот самый аптекарь, который излечился покаянной молитвой от анафемы?

— Вот именно. Как видите, по всем канонам инквизиции он единственный в городе, кого церковь может с полным основанием назвать еретиком, пусть даже и раскаявшимся. Не зря же его нашли повешенным в желтом балахоне, разрисованном чертями и в таком же шутовском колпаке.

— Вы полагаете, что это не самоубийство?

— А вы как полагаете?

— М-да… — Гюнтер затушил окурок и достал следующую сигарету. — А полиция?

— Официальную версию вы знаете. В полиции тоже служат люди. И у всех есть семьи. И никто не хочет последовать за аптекарем.

— Но это же абсурд! Полиция боится обыкновенной банды распоясавшихся юнцов! Что они — мафия, что ли?

Губы горбуна изобразили горькую усмешку.

— А вы когда-нибудь видели настоящую ведьму, голую, летящую по воздуху верхом на метле? У нас, возможно, и увидите. Тем более завтра полнолуние… И, поверьте, к мистике в Таунде относятся очень серьезно. Чересчур она материальна. Что же касается банды юнцов, то, если бы вы служили в полиции, знали бы, что подобные банды всего лишь накипь. Кое-кто действительно летает на метлах, наводя ужас на весь город, крадет некрещеных младенцев, напускает порчу, а молодежь им подражает. Играет в ведьм и колдунов, жестоко играет. Но их игры — лишь пена. Варево варится другими.

Поделиться с друзьями: