Ветер над яром (сборник)

— Там кто-то есть! — вместо оправданий услышал Гюнтер. — Я его зацепила!

“Это обо мне”, — понял Гюнтер. Он отпрянул от стены и побежал по улице прочь. Попасться в руки сонму эксгибиционисток ему не улыбалось.

Он бежал, стараясь ступать по булыжнику как можно тише. Как назло, совсем некстати опять разболелась нога, но все же Гюнтер, рискуя переломать себе ноги о ступеньки крылец, побежал вдоль домов, отталкиваясь от стен правой рукой, а левой ощупывая саднящую щеку.

Ему повезло. Метров через тридцать рука ткнулась в пустоту, и Гюнтер, не раздумывая, нырнул в подворотню.

Вой давно стих, а Гюнтер все никак не мог выйти из оцепенения. Он переждал еще немного и осторожно вышел из укрытия.

Тишина. Улица словно вымерла. Черные дома стояли мрачным ущельем. Только из ниши между домами, бросая на стены блики, вырывались дымные языки пламени.

Нетвердой походкой, со все еще звенящим в ушах воем, Гюнтер опасливо приблизился к огню. Возле горевшей машины никого не было. Гудело пламя, трещала, сворачиваясь, оранжевая краска.

В горящей машине что-то со звоном щелкнуло и из образовавшейся трещины в баке с мыльным раствором засипела тоненькая струйка пара.

“Пора уходить”, — понял Гюнтер. Он повернулся и ощутил, как под ногами хрустят сухие ветки. Тупо посмотрел на мостовую — разбросанных веток было много. Нагнулся и подобрал несколько штук.

Шипение струи пара за спиной стало переходить в угрожающий свист, и Гюнтер заспешил прочь. Только когда раздался оглушительный взрыв, он остановился и оглянулся. В отсвете огня на мостовую выплеснулась волна пены, сквозь нее выскочили языки пламени, и все погасло. Остался только звук: шипение, потрескивание.

До гостиницы Гюнтер добрался уже без приключений. У входа немного задержался: как мог почистил костюм, потрогал щеку, посмотрел на башенные часы. В свете луны часы показывали далеко за полночь.

Ночным портье оказался тот же приветливый парень в очках.

— Добрый вечер, — поздоровался Гюнтер.

— Добрый… — с некоторым сомнением протянул парень, внимательно рассматривая Гюнтера. Он заложил страницу своего фолианта закладкой и аккуратно закрыл его. Как в полицейском участке закрывают перед подследственным досье, чтобы он не смог ничего прочитать. Затем подал ключ.

— Простите, как вас зовут? — спросил Гюнтер.

— Петер.

— Будьте любезны, Петер, передайте горничной, чтобы с утра меня не беспокоили. Кофе пусть подаст после одиннадцати. И обязательно газеты.

— Хорошо, господин Шлей. Спокойной ночи.

— А вам спокойного дежурства.

Оставив на конторке мелочь, Гюнтер поднялся на второй этаж. В конце коридора кто-то запирал дверь, а затем из коридорчика, соседнего с номером Гюнтера, появился высокий поджарый мужчина и направился навстречу.

“Еще кто-то хочет совершить ночную прогулку”, — подумал Гюнтер.

Они поравнялись. У мужчины было волевое замкнутое лицо, под пиджаком ощущались тугие сплетения мышц.

У своей двери Гюнтер остановился и посмотрел вслед соседу. Мужчина свернул на лестницу и, судя по звуку шагов, стал спускаться.

“Где-то я уже видел его лицо, — неожиданно подумал Гюнтер. Он напряг память. — Лицо немного моложе… Давно, значит, встречались… Кажется, что-то связанное со старыми политическими лидерами левых партий… фотографиями в газетах…”

Он вспомнил, и неприятный холодок зашевелился в груди.

“Моримерди! Военная контрразведка. Лет пятнадцать назад было одно дело у политической полиции с военной контрразведкой. Тогда Моримерди проводил совместное совещание. Вряд ли он, конечно, помнит рядового инспектора политической полиции, тем более, что я на совещании не выступал. Хотя, чем черт не шутит! Да, но что нужно здесь военной контрразведке?!”

Гюнтер задумчиво стоял у двери, подбрасывая в руке ключ. И тут заметил, что из-под двери просачивается полоска мигающего света.

Гюнтер осторожно потянул за ручку. Дверь оказалась незапертой и легко приоткрылась.

В номере работал телевизор. Пастор новореформистской церкви в Брюкленде преподобный отец Пампл, затмивший своими проповедями массу телезвезд первой величины, отправлял службу на стотысячном стадионе “Уикли”.

— Грядет! — исходил пеной воинствующий пастор. — Сатана грядет! — вещал он громоподобным гласом гигаваттных динамиков. — На погибель нам и детям нашим! В обличье бледном…

Стадион ревел.

Гюнтер вошел в номер и закрыл дверь. Затем обошел вокруг королевской кровати. Перед кроватью стоял столик на колесиках, уставленный бутылками и закусками. А на кровати, поджав под себя ноги, сидела смазливая брюнетка в пышном, напоминающем ком пены из огнетушителя платье. С неуемным восторгом, словно наблюдая финальный матч по кейтчу, она смотрела на экран.

— Я случайно не ошибся номером? — спросил Гюнтер. Брюнетка, наконец, заметила хозяина.

— Ну вот, — сказала она голосом горничной и надула губы. — Приглашает поужинать, а сам бродит где-то!

Гюнтер молча налил себе четверть стакана виски, выпил.

“Девочка не прочь погулять”, — вяло подумал он.

— Я сейчас, — буркнул Гюнтер и прошел в ванную комнату. В зеркале он внимательно осмотрел лицо. Вся левая половина, не только щека, но и лоб, затекла багровыми рубцами. К счастью, царапин не было. Если после душа сделать массаж с лосьоном, то к утру должно пройти.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Пещера напоминала нору, старую и заброшенную. В сером мраке угадывались рыхлые земляные стены, с низкого, в рост человека, свода пучками сочащихся влагой мочал свешивались корни с комьями земли. Под ногами чавкало, а из глубины норы доносилось четкое ритмичное шарканье: “Шурх-шурх, шурх-шурх”. Сухой звук в пропитанной сыростью норе казался нереальным.

Осторожно отводя от лица свисающие корни, Гюнтер пробирался пещерой на звук. Сверху с шорохом сыпались комки рыхлой мокрой земли, застревали в волосах, попадали за шиворот. Гюнтер шел и шел, а звук не приближался. Далеко впереди появился желтый лучик света. Он мигал, иногда надолго исчезал, но рос, разгорался, пока не превратился в пламя свечи. Гюнтер остановился. Учащенно забилось сердце. Поперек норы стояла большая бочка, наполовину закопанная в землю. На ней горела оплывающая воском свеча, а за бочкой, охватив ее руками, сидел огромный, красный в отблеске света мрачный человек и, наклонившись вперед, не отрываясь смотрел на свечу. Был он тучен, волосат и безобразен. Гладко выбритое лицо имело мало общего с человеческим: вместо носа — свиное рыло, пасть — с торчащими сомкнутыми клыками.