Ветер переменных направлений

Вспомнился прошлый рейс. Перед самым отходом по причалу вдоль борта неспешной трусцой пробежала большая крыса. Она остановилась у кнехта, хитро посмотрела на нас и вдруг рванула по швартовым концам на судно. Боцман маханул шваброй, зажатой в нетвердой руке, и промахнулся. Поискали, пошумели и забыли – сдохнет, здесь крысы не живут. Уже на промысле, в рыбцехе, она внезапно вывалилась с верхнего трубопровода на ленту транспортера и понеслась по переборкам, нашим плечам и головам. Первые секунды мы пребывали в шоке, затем стали отмахиваться руками, кричать, кидать банки… Крыса заметалась и вдруг, в затяжном прыжке, достигнув дальнего угла рыбцеха, нырнула в оранжевые проолифенные штаны остекленевшего от ужаса Иваныча. Эти рыбацкие портки на лямках всегда топорщатся на пузе, как сумка кенгуру. Между ног у Иваныча вспотело, он мгновенно воспрял и, завинтив тройной тулуп, попытался упасть. Некуда! За спиной – открытая дверь, Иваныч шустро так толстым задом через высокий комингс скок на палубу! Мы высыпали следом. Наш герой, пружиня телом, уже колесом ходил по кругу, выделывая разные штучки, неожиданно приседал и, перемалывая зверя «батонами», двигался утиным шагом. Разинув рты, мы наблюдали в оцепенении, а он, молодецки взвизгнув, взлетал и парил в воздухе, падал плашмя на деревянный настил и опять взлетал… Феерия закончилась вдруг: Иваныч упал на палубу и затих, в штанах, кажись, тоже не шевелилось. Мы стащили с него портки и вытряхнули раскатанную в блин жертву. Я оживил Иваныча нашатырем и занялся осмотром тела. К счастью, укусов не было, только две глубокие кровоточащие борозды тянулись от поясницы через всю задницу. Крыса пыталась удержаться на этих волосатых горах и юркнуть в норку, но не успела или не смогла.

– Задохлась, сердешная… Три недели не мывши, – скорбно вздохнул подоспевший к развязке дядя Миша.

Задницу Иваныча мы раскрасили зеленкой, заклеили пластырем и впервые безудержно-нервно расхохотались. Анатолий Иваныч два дня был слегка не в себе, все вздрагивал, потом оклемался.

Я снова вышел на палубу, присел на комингс трюма и долго-долго смотрел на малый краешек заходящего солнца и бронзовые блики по темной воде. Вот и последний лучик стрельнул в темноте зеленой искрой и пропал навсегда. Люди еще гомонили где-то, но уже невнятно, а я размышлял о них, окружающих меня в этом малом пространстве. О том, что жизнь как-то нескладна, и греет только тепло любимых, но так далеко этот огонек. Что я тут делаю? Свой, но по сути совсем чужой. Сознание гасло, и уже не думалось ни о предстоящем рейсе, ни о пропавшем капитане…

Очнулся от холода, уже полночь. Тишина вокруг, только старый Валдис и дядя Миша что-то клюкают и тихо беседуют в темноте у мачты, да мечется по палубе худенький, как мальчишка, моторист Коля. Ему сорок два. Глядя на него, вспоминается гафтовское: «Он странный. Будешь странным тоже, коль странность у тебя на роже». Чернявый и черноглазый молчун, он странен своей обособленностью, отрешенностью от мира, что совсем не свойственно морякам. Спросят – ответит, пошлют – пойдет. Впрочем, один штришок к безликому портрету есть. Коля по прозвищу Буратина держит маленькую ссудную кассу рубликов этак на триста. Такое положение дел всех устраивает: в любое время можно позаимствовать разумную сумму под десять процентов. Возврат кредитов – ежемесячно в день зарплаты. Банковские дела Коля ведет в маленькой синей книжице, хронических должников отмечает красным, и, надо сказать, их достаточно. Безнадежных Коля резко вычеркивает и закрывает доступ к благам. Сейчас он бы поспал, но боится заходить в свою коммунальную каюту. Там бодрствует Яша с разбитой мордой, и неизвестно, что у него на уме. А в моей каюте недвижно лежит Иваныч, в каюте механиков недвижно лежат Матти и Филимоныч и далее – везде. Какой-то странный отход – всех постигло, все спят, а мне негде приткнуться. Та-ак, ну а кому же стоять ходовую вахту? Ведь выйдем когда-нибудь. Механики отдыхают, один Коля-моторист живой, ему и стоять отходную вахту в машинном отделении! На мостике? У Яши вахта только утром. С ноля должен заступать Анатолий Иваныч, но он временно и, вероятно, до утра недоступен. Два штурмана вне игры, а в остатке один я, и торчать мне в лучшем случае всю ночь. Со мной на руле будет старый добрый Валдис – он жив всегда. Определились.

Вилнис явился к полуночи и, минуя трап, спрыгнул на палубу. Я вздохнул с облегчением:

– Я уж думал, тебя менты замели!

– Какие менты, ты их здесь когда-нибудь видел? Давай, запускаемся – и по коням. С людьми все окей?

Не спрашиваю его о причинах задержки.

– С людьми все окей, заводимся.

Глава 2 Ночные бдения и дневные страсти

Через пятнадцать минут отвалили от причала, еще через десять мигнули на траверзах зеленый и красный огни волноломов, и нас поглотила темнота. Только позади легкой россыпью огней угадывался город – через час исчез и он. На ходовом мостике темно, только зеленоватым глазом помигивает экран локатора, да бледными пятнами смотрятся лицо рулевого и картушка компаса.

Выстрелом хлопнула дверь, я вздрогнул. На мостике появился Анатолий Иваныч и внес с собой густой запах «Шипра».

– Добрая ночь, мужики. Чего на вахту не будите? – Он был неестественно деловит и бодр.

– О, Иваныч пришел! Как ты?

Я включил верхний свет, окинул его оценивающим взглядом и, к своему удивлению, нашел вполне пригодным к службе. Еще бы, девять часов проспать, побриться, принять холодный душ и не быть готовым!

– Все хорошо, вчера немножко засиделся в гостях… – В его голосе чувствовалось смущение. – Я вместе с тобой на пароход пришел? Нормально?..

Мне не хотелось ставить его в неловкое положение.

– Анатолий Иванович, нормально, вместе. Я еще авоську помогал нести. Ты что, не помнишь?

– Как не помнить! – Иваныч был озадачен. – А-а-а… где она?

– Не знаю, я на твою койку положил. А что там было?

– Да так… Колбаски купил, зубную пасту, носки…

– По хозяйству, значит? Утром найдешь.

Не говорить же ему о том, что там было только битое стекло и пришлось выбросить все за борт.

– Ой, Володя! Постой еще немного, я сбегаю, ребят поспрашиваю насчет сумки. Зубы-то не почистил!

– Нет, Анатолий Иванович, зубы утром почистишь! Я так устал, просто засыпаю… – и заспешил: – Спокойной вахты, держим курс двести сорок. Тебе еще три часа грести, а я в четыре приду и уже сам решу, как ехать дальше.

– Спокойной ночи, Володя! Кстати, я сделал приборку в каюте.

Из последних сил мне хотелось его расцеловать. Вот они, старые моряки!

В каюте меня накрыл тяжелый сон без памяти. Впрочем, снилось… Под подушкой ударил по ушам звонок громкого боя – дзинь-дзинь-дзинь… Мерзкий дребезжащий звук пульсировал в висках, а усталое сознание отсчитывало: один короткий, два… три… пять… семь и один длинный в шесть секунд. Общесудовая тревога! Какого черта, на камнях, что ли?! Он что там, спятил?.. «Ха-ха-ха», – смеялся мне в лицо беззубый Иваныч в седой длинной бороде. В коридоре метались ошалевшие механики, откуда-то звал капитан: «Володя! Володя!» Хрипел динамик громкоговорящей связи и голосом Иваныча сообщал: «Тревога! Тревога! Вводная – вспышка ядерного взрыва по носу! Все падаем! Судно принимает ударную волну на грудь и резко меняет курс перпендикулярно направлению ветра с целью скорейшего выхода из зоны заражения. Лежать спокойно!» Что-то булькнуло… Отдышался. Команда – надеть химкомплекты и приступить к дезактивации! Следующая вводная – уклонение от торпеды. На носовые курсовые углы – па-ва-рот!..

Господи, какая радость – это всего лишь сон. Часы показывали три пятьдесят. Пора! Разбитый, шатаясь, я поднялся на мостик.

– Ты бы поспал еще, – раздался в темноте участливый голос Иваныча.

– Спасибо, я привык сам.

Валдис молча скрипит штурвалом, а я, упираясь лбом в прохладное стекло, стою у окна и, кажется, ощущаю упругость густой потусторонней темноты. Мы с ним никогда не мешаем друг другу – каждый думает о своем. Полтора часа молчания – и вот где-то вдали, в глубине этой темени, появляется светлое пятнышко. Еще не свет – свет за горизонтом. Слева по носу оно чиркает по невидимой границе моря и неба и пропадает, чиркает и пропадает. Это маяк Малого острова заявляет о себе и предупреждает мореплавателей об опасности. Через некоторое время появляется и сам огонь. Мы проходим остров и ложимся курсом на мыс Колка. Уже пять, самое тяжкое время вахты.

– Ну как, Валдис, достоишь со мной до восьми?

Валдис немногословен:

– Достою.

На баке чуть подсвечивается вход в носовой кубрик, и какие-то неведомые встрепанные существа появляются там. Они вздрагивают, потягиваются, выглядывают наружу. Я их знаю, сон у этих существ короток, как летняя ночь. Они внезапно засыпают и быстро просыпаются, а дальше – никак! Сейчас им чего-то хочется, что-то томит. Мне бы их сон, ведь я нормально не спал уже двое суток. Голова тяжела, я стою на правом крыле и, дрожа от сырости, пью утреннюю свежесть. Мне и капитану появление этих привидений не сулит покоя. Щас попрут бесы.

Они ежились там с полчаса, наконец маленький Юрис осмелился, выскочил на палубу в одних трусах, остановился у трюма и, глядя на меня снизу вверх, спросил:

– Капитана на мостике нет?

Я, глядя на него с крыла мостика сверху вниз, ответил коротко:

– Капитан отдыхают, встанут в восемь.

– Володя, только пару бутылок… будем потихоньку отходить…

– Вы потихоньку отходить не умеете, вон на ботдеке бочка с квашеной капустой, идите и отходите. Разрешаю.

Мы с Вилнисом все предусмотрели, и в штурманской, в ящике стола для карт, уже уложено двенадцать бутылей для сдерживания, чтоб «отстреливаться».

– Володя, ну… парочку, а? Люди просят.

– Люди на берегу живут.

Привидения слышат наш разговор, и здесь важно не перегнуть палку. Надо затянуть время и на пике страстей предстать их спасителем.

Из капа выскакивает длинный Янка.

– Кончай херней заниматься, добром просим – сходи!

Холодно парирую:

– Ты, между прочим, отвечаешь за технологию приготовления и качество продукции. Расскажи, что будешь заливать вместо вина?

Он оттянул резинку штанов.